Читати книгу - "Поетичні твори, літературно-критичні статті, Андрій Самойлович Малишко"

Оставляя свой родной Киев, колыбель нашей юности, мы не теряли надежды, что вскоре снова вернемся на холмы старинного Хрещатого Яра3, те холмы, с которых виден ясный Днепр и с которых я так любил обозревать беспредельные днепровские, дали, хорошо знакомые мне с детства.

Каждый поэт увозил вместе с собой образы и мечты о своих лучших героях. То же самое сделал и я — ничего дорогого не хотелось оставлять врагу. Вскоре все мы поняли — это показала сама жизнь,— что можно временно поработить землю, но нельзя поработить народ, погубить его прекрасную, свободолюбивую душу.

И в то трудное время (может быть, больше чем когда-либо) поняли мы, что народ вечен, что силе его нет предела, как не может быть предела его языку, его песням, его творчеству.

Моему народу предназначал я в трудные годы войны самые страстные слова любви, сочувствия и призыва к борьбе. И почему-то не думалось мне, что те слова доходят с далеких русских равнин к моему отцовскому дому, взятому фашистами на особый учет и все время ожидавшему лютой расправы.

Но вот настал день освобождения. Вместе с частями Советской Армии я иду на Запад. Вот и мое ГІоднепровье, мой дом. Стучусь в оконце. Отец не узнает меня среди ночи. «Чего тебе? — слышу его до боли знакомый, тревожный, состарившийся голос.— Як добрый человек, то иди себе, теперь сельсовет всеми ночлегами ведает».

Но мать всегда раньше отца узнает своих детей. И вот я снова в кругу своих родных, и знакомая с детства лампа смеется мне со стола своим родным, добрым язычком пламени.

Мой строгий отец, смахивая слезу, говорит:

— Мы знали, что ты живой. Откуда? Мне приносили чинить сапоги, и я находил в них новые стихи и листовки, подписанные нашей фамилией.

Война была поистине большим испытанием для народов и для поэтов. Она оставила нам. незабвенные образы, к которым мы будем возвращаться всю жизнь.

# * *

Вместе с бойцами мне пришлось делить и радости и печали в тяжелой битве с фашистами. Не забыть мне и горькой осени сорок первого года, и горячих боев на Дону, и великой битвы в Сталинграде.

В годы войны я писал песни и листовки, поэмы и лирические стихотворения, которые впоследствии вошли в книги «Украина моя», «Битва», «Полонянка», «Ярославна», «Четыре года», «Над пожарами». Любопытна судьба последней книги. Она печаталась в Воронеже, и во время налета вражеской авиации весь тираж сгорел.

Работал я во фронтовых газетах «Красная Армия»,4 «За Радянську Україну» 5, «За честь Родины»б. Было у меня много фронтовых друзей и товарищей. А особенно мне хочется вспомнить А. Твардовского. Не один раз мы ночевали вместе в разбомбленной избе и, как говорят, пили воду из копытного следа, делились черствым куском хлеба и при коптилке в солдатской землянке пели солдатские песни его Смоленщины и моего Поднепровья, радовались и грустили в трудной солдатской жизни. Много прошло лет, а эта суровая и сердечная дружба, как весенний луч, согревает меня и сегодня.

Фронтовая жизнь также сблизила и сдружила меня с талантливыми белорусскими поэтами — А. Кулешовым, П. Бровкою, М. Танком, П. Панченко. Часто я перевожу их стихотворения для украинского читателя, не избегают они и моих стихотворений. Да и в Грузии, и в Ленинграде, и на Дальнем Востоке живут мои друзья — читатели и товарищи по литературной работе.

В тяжелой и будничной фронтовой работе, где человеческая совесть и честность определялись ратными подвигами, я жил среди людей мужественных и простых, спокойных и храбрых, скупых на лишнее слово.

И в эти, казалось бы, будничные, грозные дни рождались образы моих великих современников, овеянные романтикой подвига во имя народа.

Когда наши войска вели бои за Киев, мне рассказали

о нашем разведчике-солдате родом из Смоленщины. Его, тяжелораненого, спрятали у себя украинские крестьяне. Однако он все же попал в руки гитлеровцев. Долго гитлеровцы допрашивали крестьян, грозя им смертью, но никто не выдал разведчика. Тогда боец сам, чтобы спасти людей от гибели, сознался, кто он. Фашисты сожгли его, привязав , к дубу, а детей, стариков и женщин погнаЛи в неволю. Меня взволновало это до глубины души. Подвиг бойца и его духовная близость с народом стояли перед моими глазами как образ большой прометеевской силы. Так, будто бы сама по себе, сложилась моя поэма-легенда «Прометей».

Каждый^ день общения с бойцами приносил так много впечатлений, что лирические стихи и народные баллады показались мне тесноватыми по форме, и я после войны написал ряд поэм: «Сыны», «Любовь», «Живая легенда», «Корейская поэма» и др.

Меня всегда привлекал дух народного творчества, и чем глубже я вникал в его тайники, тем более утверждался в мысли, что наша современность может дать множество материалов для создания широкого эпического полотна. Я знал, что только эпическое или лирико-эпическое полотно дает простор для широких обобщений жизненных процессов современности. Жизнь предоставляет поэту множество тем и сюжетов. Подобно тому как в годы Отечественной войны сюжет для поэмы «Прометей» был навеян конкретным жизненным фактом, так и после войны живая дейст* вителБность послужила мне для создания новых поэм, в частности поэмы «Это было на рассвете». Прообразом героини стала прославленная украинская колхозница Анна Кошевая7. Однако было бы неверным считать, что это поэма только о Кошевой. Я встречался с ней, изучал ее характер и биографию, условия ее жизни. В ее биографии я увидел как бы часть истории украинского народа и характерные черты судьбы нашей крестьянки. В ее судьбе и характере я увидел также близкие и родные черты моей матери и понял, что вся ее жизнь ноистине народна.

Мог ли я написать поэму только о Кошевой, прибегая к описаниям деталей ее быта и жизни? Нет. Я должен был отобразить реальные черты жизни людей ее поколения, воспеть дух человеческого творчества, показать непобедимые силы' народа, ставшего хозяином земли. В Кошевой я увидел величие простого человека, гордого своим подвигом, сознанием своей власти над стихией природы. Вот почему героиня поэмы умирает спокойно, оптимистически встречает смерть и, умирая, обращается к матери земле с такими словами:

Ты богата теперь, но и я не убога,

Ты придумала бога, я же — выше и бога!

Посмотри же: ты вся в необычных приметах.

Нарождаются дети. Тучнеют угодья.

Пусть дивятся на ближних и дальних планетах,

Как для всех ты сверкаешь красой . плодородья.

И не страшно мне руки сложить,

и не страшно , Лечь, умолкнув навеки... Ведь