Читати книгу - "Оповідання та нариси, Свидницький А. П."

сосну на попасі». И пошел в сени отыскивать своего подводчика. Повозок были полны сени, лошадей еще больше, на некоторых повозках спали люди, а на том месте, где стояла моя подвода, оказалась русская телега с парою огромных кабанов. Сени были огромные, и я более четверти часа провел в поисках, но напрасно. Звать не хотелось, чтобы не разбудить кого из спавших, и я возвратился в комнату терпеть до дня. Но как долго продолжаться этому? Посмотрим на часы увы, мои часики, так звучно щелкавшие на столе! В чьем кармане вы теперь щелкаете? Не того ли подорожнего, что ночевал со мной и теперь не сказывается? Таким образом ухнули мои, часы, ради компании узелок с бельем и новый сюртук. Ругнул я, сам не зная кого: почему, дескать, сякой-такой не забрал и последнего. Если уж путешествовать налегке, то так, чтобы, в случае надобности, не стесняться и пешком пойти.

Начало светать... Слава богу!.. Заезд мало-помалу очистился, но очистился совсем,- даже моей подводы не оказалось; подводчик мой ушел - без сомнения, поспешил домой, чтобы до дождя свезти хлеб с поля. «По-хазяйськи поступил»,- думал я, вспоминая разговор с ним, и пуще прежнего сердился на вора. Надо нанимать новую подводу. По крайней мере я тем был обрадован, что недолго пришлось искать ее. Новый подводчик был солдат, да еще артиллерист, ехавший из Киева на паре отличных лошадей. Вспомнил я поговорку: «Пьяница на флоте, богач в кавалерии, дурак в пехоте, а умный в артиллерии», и рад был, что не придется читать наставлений себе во вред.

- Едем, служба!

- Едем, барин!

И мы отправились.

Мы в Белой Церкви. «Здесь надо запастись съестным, чтоб не пришлось голодать снова»,- подумал я и отправился на базар; арбузов горы, фруктов мало, дынь вовсе нет; менялы сидят - были бы крупные, а разменять не беда. Купил я два пшеничных хлеба за десять копеек и чуть не два аршина колбасы за пятнадцать и принялся уминать, севши на повозку. Между тем начался дождь. Чем более укорачивалась моя колбаса, тем сильнее становился он, наконец полил как из ведра. Уж и зонтик не защищает. Плохо дело! Небо серо, конца нечего ждать.

- Едем, служба!

- Едем, барин!

А дождь все усиливается. Поле обратилось в сплошную лужу, под колесами, однако, твердо. Между тем мой артиллерист едет шагом, будто пушку везет. Дорога ровная, даже несколько поката вперед.

- Скорее, служба,- сказал я,- после, когда раскиснет, не поспешишь.

Служба, вероятно, не расслышал, а я очень хорошо слышу, что у меня течет за шею и добирается до пояса, а по ручке зонтика натекло полные рукава. Притом начался холодный ветер.

- Пожалуйста, служба, поскорее.

- Я уж слышал-то,- сказал артиллерист угрюмо.

- Зачем же ожидать повторений? До Умани ведь еще не близко, так едучи, и за неделю не будем.

- Будем тогда, когда бог даст; а я спешить не стану.

- Но ты едешь, как волами.

- А вам хочется по-курьерски?

- Мне хочется ехать так, как обыкновенно ездят благоразумные люди на лошадях, т. е. рысью, а шагом возят только тяжести.

- Вы имеете свои уставы, а лошадь имеет свои. Спешить не стану, хоть вы тут и распинайтесь,- сказал умница из артиллерии.

Оставалось покориться судьбе. Я только решился переменить артиллериста при первой возможности, хотя бы и среди поля. От этого, однако, мое положение не улучши лось. Дождь лил, я промок насквозь, так что протекло и сквозь подушку, на которой я сидел; а умница-артиллерист шажком да шажком. Так шажком вез он меня с утра до поздней ночи и сделал всего двадцать верст. Артиллерия показалась мне уж слишком тяжелою.

Не раз и прежде приходилось мне ночевать в том селе, которое было перед нами. Я знал, что там огромная корчма со стациями, и несказанно обрадовался, завидевши огонь. «Дам, что дам, зато обогреюсь, напьюсь чаю, хотя бы из грязнейшего самовара, и не буду видеть спины своего умницы»,- думаю себе. Но чу! Музыка. Где бы это? Прислушиваюсь,- еврейское «эй-вэй». В корчме, значит; поэтому нечего ждать добра. Вот судьба! А музыка бубнит. Артиллерист же мой все шажком да шажком. Наконец пришагали мы до корчмы.

- Можно заехать? - обратился я к первому попавшемуся еврею.

Случилось так, что это был сам арендарь.

- Нима заехать,- ответил он,- у́ мне гости, свадьба.

Дождь между тем продолжает лить, а вода сквозь повозку так и журчит. Лучше бы и здесь кабаний концерт да сухая комната, нежели настоящая музыка, в такт которой стуча не попадали мои зубы под дождем.

- Кто виноват, служба, что мы здесь, а не дальше встретили ночь? - обратился я к артиллеристу с намерением упрекнуть его.

- Нешто мы в татарщине,- отозвался он хладнокровно,- народ крещеный, примет.

- Прошу хоч і до мене,- сказал подошедший крестьянин,- у меня хата теплая, зогрієтесь; а в клуні соломи по бальки, буде де виспатись.

Спустя несколько минут я сидел в жарко натопленной комнате, а мой багаж был развешан для просушки. Обязательный хозяин отвел меня в клуню, давши свой кожух вместо одеяла. Растянувшись на соломе и завернувшись в кожух, я скоро забыл свое горе. Под влиянием теплоты я уснул прежде, нежели хозяин затворил дверь, выходя из клуни; и уже серый день засматривал в щели, когда я проснулся. Мокрое белье высохло на теле, и мне так было тепло, уютно под кожухом, так не хотелось вставать. До сих пор я думал, что, кроме меня, никого нет в клуне, и вздрогнул, услыхавши вопрос:

- Который час? Я думаю, будет девять?

- Не знаю; я только проснулся,- ответил я и спрятался в чужой кожух, как улитка в свою раковину.

Голос показался мне знакомым, но никак не удавалось вспомнить, где и когда я слыхал его. Я наскоро обулся и пошел в избу. На дворе было чрезвычайно гадко; небо грязно-серое, земля черно-грязная; с крыш изредка капало иной после вчерашнего дождя, и после инок капли вскакивал пузырь, чтоб от следующей лопнуть. И поделом - не дуйся. За мною шлепал и товарищ по ночлегу. Я не утерпел,