Читати книгу - "Норвезький ліс, Муракамі Харукі"

Из-за этого письмо вышло черезчур длинное. Буду уже заканчивать. Потом надо будет пойти в столовую пообедать. Пока."

Глава 9

Люблю тебя, как весенний медвежонок

На лекции на следующий день Мидори опять не показалась. Я терялся в догадках, что могло случиться. С тех пор, как она звонила мне в последний раз, прошло уже десять дней. Я хотел уже позвонить к ней домой, но вспомнил, как она сказала, что позвонит сама, и передумал.

В четверг той недели я столкнулся в столовой с Нагасавой. Он пришел с подносом с едой в руках, сел рядом со мной и сказал, что извиняется за все, что в тот раз произошло.

— Да все в порядке, уж я-то поел на славу, — сказал я. — Банкет, правда, получился, что ни говори, странноватый.

— Да не говори, — сказал он.

Некоторое время мы продолжали есть молча.

— Мы с Хацуми помирились, — сказал он.

— Правильно, — сказал я.

— Я и тебе, кажись, лишнего наговорил?

— Чего это с тобой, раскаиваться никак вздумал? Нездоровится тебе, что ли?

— Очень может быть, — сказал он и пару раз чуть заметно кивнул. — Хацуми говорит, ты ей со мной расстаться советовал?

— Само собой.

— Оно и правильно.

— Она очень хороший человек, — безразлично сказал я, поглощая соевый бульон.

— Я знаю, — сказал Нагасава, вздыхая. — Настолько хорошая, что для меня, пожалуй, даже слишком.

Когда зажужжал зуммер, оповещающий о том, что мне кто-то звонит, я спал, как убитый. У меня тогда был что называется самый сон. Поэтому я никак не мог сообразить, что к чему. Ощущение было такое, будто пока я спал, моя голова погрузилась в воду, и мозги размокли.

Взглянув на часы, я увидел, что была четверть седьмого, но было это утро или день, определить было невозможно. Невозможно было даже вспомнить, какой сегодня день недели. Я выглянул в окно и увидел, что флаг на флагштоке поднят не был. Из этого я заключил, что время сейчас несколько более позднее, чем шесть часов пополудни. Видимо, поднятие государственного флага тоже весьма полезная вещь.

— Ватанабэ, ты сейчас свободен? — спросила Мидори.

— Сегодня какой день недели?

— Пятница.

— Сейчас вечер?

— Само собой. Вот ты странный. Вечер сейчас, э-э, шесть часов восемнадцать минут.

Все-таки вечер, подумал я. Ну да, я же заснул, пока читал книгу, лежа на кровати. Пятница — я быстро прикинул. В пятницу вечером работы нет.

— Время есть. Ты где сейчас?

— Станция Уэно. Я сейчас на Синдзюку поеду, давай там встретимся?

Мы договорились о месте и времени встречи, и я повесил трубку.

Когда я приехал в DUG, Мидори уже сидела в самом конце стойки бара и пила. На ней под белым мятым мужским плащом со стоячим воротником были тонкий желтого цвета свитер и синие джинсы. На запястье у нее было два браслета.

— Чего пьем?

— "Tom Collins" (джин, лимонный сок, сахар и содовая), — сказала Мидори.

Я заказал виски с содовой и лишь тогда заметил большую сумку у ее ног.

— Я путешествовала. Только возвращаюсь, — сказала она.

— Куда ездила?

— Нара и Аомори.

— За один раз? — пораженно спросил я.

— Ну прям, какая бы я ни была необыкновенная, как я за раз в Нара и Аомори съезжу? По отдельности съездила. За два раза. В Нара с парнем моим, в Аомори одна смоталась.

Я отпил глоток виски с содовой и поджег сигарету во рту у Мидори.

— Намучалась? Похороны и все такое.

— Да похороны — дело нехитрое. Мы к этому привычные. Оделся в черное да сиди себе с серьезной рожей, а люди вокруг все как надо сделают. Родственник наш да соседи сами и выпивку купили, и суси приготовили, и утешили, и поплакали, и потрепались, и вещи покойного разделили, как захотели, все просто. Тот же пикник. Сравнить с тем, как я мучалась каждый день, за больным ухаживала, так пикник и только. Намучались, как только могли, уже и слез никаких не осталось, что у сестры, что у меня. Сил никаких нет и даже плакать не можем, честное слово. А окружающие это видят и возмущаются, какие в этой семье дочери бессердечные, ни слезинки не прольют. А мы тогда назло тем более не плачем. Можно и притвориться, что плачешь, ничего сложного, но мы так ни за что не сделаем. Злость потому что берет. Все только и ждут, что мы плакать будем, так что мы тем более не плачем. Мы с сестрой в этом сходимся. Хоть у нас характеры и совсем разные.

Мидори подозвала официанта, позвякивая браслетами, и заказала еще "Tom Collins" и блюдце фисташек.

— Как похороны закончились, и все разошлись, мы с сестрой вдвоем до утра "Масамунэ" пили. Где-то полторы больших бутылки. Всех вокруг ругали, на чем свет стоит. Вот он дегенерат, дерьмо собачье, пес паршивый, свинья, лицемер, жулик, так и трещали до конца. И полегчало ведь.

— Да уж наверное.

— Потом напились, завалились в постель и заснули без задних ног. По телефону кто-то звонит, а мы ноль внимания и сопим себе дальше. Потом как проснулись, суси на двоих заказали, посоветовались и решили. Закроем на какое-то время магазин и будем делать то, что хотим. До сих пор мы так упирались, уж это-то мы можем себе позволить? Так что сестра решила со своим пожить спокойно, а я со своим решила на три дня с двумя ночевками съездить куда-нибудь.

Сказав это, Мидори на некоторое время замолчала и почесала край уха.

— Ты извини, что я грубо так говорю.

— Да ерунда. Вот почему ты в Нара, значит, поехала.

— Ну да, мне всегда Нара нравилась.

— Оторвались там?

— Не-а, ни разу, — сказала она и вздохнула. — Не успели в гостиницу приехать и чемоданы бросить, у меня месячные начались сразу.

Я не удержался от смеха.

— И ничего смешного! На неделю раньше начались, прикинь! Я чуть не расплакалась, честное слово. Он тоже злится, аж воет... Его разозлить легко очень. А что я сделаю? Я же не специально. А у меня эти дела к тому же обильные очень. И боли сильные. Мне первые дня два вообще ничего не хочется делать. Мы, когда такое дело, встречаться не будем, ладно?

— Да я бы и рад, а как я об этом узнаю? — спросил я.

— А я тогда как у меня месячные начнутся, первые дня два или три красную шапку носить буду. Тогда ведь понятно будет? — сказала Мидори, смеясь. — Как увидишь меня в красной шапке, даже если на улице встретишь, делай вид, что не узнал, и смывайся.

— Вот лучше бы все женщины в мире так и делали, — сказал я. — Ну и чем вы в Нара занимались?

— А что было делать, с оленями поигрались, туда-сюда походили да вернулись, ужас какой-то, честное слово. Поссорились с ним и до сих пор после этого больше не виделись. Ну, вернулась потом в Токио, дня два или три дурака поваляла да решила съездить куда-нибудь спокойно одна и поехала в Аомори. У меня друзья есть в Хиросаки, так я на пару дней у них остановилась, а потом в Симогита съездила и в Таппи. Хорошие там места очень. Я как-то один раз к карте того района комментарии писала. Ты в тех местах бывал?

Я ответил, что не бывал.

— Знаешь, — Мидори отпила глоток "Tom Collins" и почистила фисташку, — пока одна каталась, все время про тебя думала. Хотелось, чтобы ты рядом со мной был.

— Почему?

— Почему? — переспросила Мидори и посмотрела на меня так, точно глядя в пустоту. — В каком смысле, почему?

— Почему меня, говорю, вспоминала?

— Потому что нравишься ты мне, почему же еще? Какая еще причина может быть? Кому же хочется, чтобы рядом человек был, который не нравится?

— Но у тебя же парень есть, с какой стати тебе обо мне думать? — сказал я, медленно попивая виски с содовой.

— Раз парень есть, то что, и вспомнить тебя нельзя?

— Ну я же не в этом смысле...

— Слушай, Ватанабэ, — сказала Мидори, тыкая в мою сторону большим пальцем. — Я тебя предупреждаю, у меня сейчас внутри за месяц всякой всячины накопилось, и все перепуталось и бурлит по-страшному. Так что ты, пожалуйста, больше меня не грузи. А иначе я прямо здесь разреветься могу, а я если плакать начну, то всю ночь реву. Или ты не против? Я как зверь плачу, окружающее все не воспринимаю, честное слово.

Я кивнул и больше ничего говорить не стал. Потом заказал второй виски с содовой и стал есть фисташки. Трясся шейкер, сталкивались друг с другом стаканы, гремел извлекаемый из аппарата лед, а за всем этим пела старую песню про любовь Сара Воган (Sarah (Lois) Vaughan).

— Да у нас с ним и отношения ухудшились после той ерунды с тампоном, — сказала Мидори.

— Что еще за ерунда с тампоном?

— Ну, месяц назад где-то пили как-то я, он и его друзья, человек пять или шесть. И я рассказала, как в соседнем доме женщина чихнула, а у нее в этот момент тампон выскочил. Смешно ведь?

— Смешно, — согласился я, смеясь.

— Все ржут, аплодируют. И только он разозлился. Чего я, говорит, всякие низости рассказываю. Все настроение всем испортил.

— Хм-м.

— Он хороший, но в таких делах узколобый, — сказала Мидори. — Вот я, например, если трусики надену не белые, а цветные какие-нибудь, он злится. Как ты считаешь, это не узколобость?

— Ну-у, оно, конечно, да, но это же вопрос вкуса, — сказал я.

— Для меня сам факт, что такой человек любил Мидори, был удивителен, но я решил этого вслух не говорить.

— А ты чем занимался это время?

— Да ничего особенного. Все одно и то же.

Сказав это, я вспомнил, как мастурбировал, думая о Мидори, как обещал. Я тихо, чтобы не услышали окружающие, рассказал об этом Мидори.

Мидори расцвела и щелкнула пальцами.

— И как ? Получилось?

— Да на половине неловко стало, и я бросил.

— Почему, не получается?

— Ну.

— Жалко, — сказала Мидори, искоса глядя на меня. — Нельзя, чтобы неловко было. Можно же что-нибудь развратное-развратное вообразить. Я же разрешаю, чего тут стесняться? О, а давай я в следующий раз по телефону буду! А-а... да, здесь, здесь... а-а, как хорошо... не могу больше... я сейчас кончу... а-а, нет, не здесь... типа такого. А ты будешь слушать и это делать.

— В общаге телефон в лобби у входа висит, там ходят все, — объяснил я. — Если я там онанировать буду, меня комендант убьет, гарантирую.

— Правда? А что же желать?

— Что, что. Придется опять самому пробовать.

— Ты постарайся.

— Угу.

— Я просто не сексуальная сама по себе.

— Да нет, проблема не в этом, — сказал я. — Как бы тебе объяснить, тут в отношении проблема.

— У меня спина очень чувствительная, если руками тихонечко ласкать.

— Буду иметь в виду.

— Ну что, пойдем сейчас порнуху смотреть? Там такой крутой садомазохизм! — сказала Мидори.

Мы пошли в лавку, где подавали блюда из речного угря, наелись угрей, пошли в один из этих грязных кинотеатров, которых даже на Синдзюку было всего несколько, и стали смотреть кинопрограмму из трех фильмов с возрастным цензом.