Читати книгу - "Африка, сни"

место в городе, известное вашему корреспонденту, где можно их съесть. Конечно, имей он деньги, он бы, не задумываясь, развернул по всей стране сеть дешевых хашных, лобийных и хинкальных – и посетители хвалили бы его, похмеляясь по утрам целебным хаши или запивая холодным белым вином из кувшина ароматное лобио, я уже не говорю про хинкали, эту пищу хевсурских воинов, под которую можно выпить канистру водки, после чего спокойно вести машину по горным перевалам, одновременно болтая по телефону и играя в шахматы. Может быть, они поставили бы ему скромный бронзовый памятник (конь, римские доспехи, лавровый венок), а внизу надпись: «Он нас накормил». Но нетерпеливый Мыкола мешает мне мечтать, он теребит меня, он хочет подвигов – и вот уже мы мчимся по какой-то деревне (странно, ведь мы не уезжали из города!) – такое впечатление, что каким-то образом мы оказались где-нибудь в Тамбовской губернии: нас окружают темные срубы, бдительные собаки и заблудившиеся богоносцы с гармошками. Кажется, нас затянуло в пространственно-временную трубу и вот-вот покажется городовой, надпись «Трактиръ» или, что еще интереснее, «Дом тЪрпимости». Но видение исчезает, и вот мы уже спускаемся в подвал (угол Краснозвездного проспекта и улицы Головко). Незнакомые разбойники играют там в азартные игры, хвостатые четки мечутся в их упругих разрисованных пальцах, хрустят их кожаные одежды, серебряно поблескивают лампасы на спортивных штанах, пылают звезды на кроссовках. Они мусолят карты, с умным видом ходят с киями наперевес, нажимают на кнопки автоматов. Они не знают, что такое ирония, каждый из них может задушить леопарда, и они боятся всего двух вещей на свете – это слов «пидарас» и «козел». Мы пьем с ними водку, закусывая мандаринами, и буфетчица Оля улыбается нам своими золотыми зубами (Феллини, увидев ее, немедленно сделал бы охотничью стойку). На выходе от Оли мы увидели красивого высокого, но одновременно коренастого мужчину, который без «здрасьте» сказал задумчиво, но с вызовом: «А я говорил ей: «Останься, Люба! Здесь тебя ожидает успех». Потом, подумав, уже с придыханием и даже агрессией добавил: «Я кричал ей у вагона: «Люба! Куда ты? Не делай ЭТОГО!» Позже мы узнали, что речь мужчины имела в виду Любу Успенскую, которая действительно променяла шумный успех в киевских ресторанах на не менее шумный в Брайтон-Бич. Еще чуть позже мы услышали просьбу дать три гривны и задумались о правдивости слов мужчины и странностях его дружбы с Любой. Но хватит с нас разбойничьих притонов! Вперед, наружу, фотография на память – и вот мы уже в «44» на Крещатике. Знакомая валькирия приносит нам экзотическое ароматное пойло, мы хрустим соленой соломкой... И опять мчимся по какой-то дамбе, какие-то Русановские сады – куда, зачем? Чтобы показывать языки пираньям в местном кабаке, исполнять бильярдным кием шаолиньское упражнение «Дракон вокруг талии», пить водку с пивом и, конечно же, петь «Напрасно старушка ждет сына домой», слушать звуки поезда, мчащегося по дамбе в какую-то русановскую Валгаллу, радоваться, грустить и надеяться.

«Як ти себе почуваєш?» – вопросил меня утром Мыкола. «Бувало і краще, – ответил я, прижимая холодную телефонную трубку к горячему виску, – а ти де?». «В Чернігові я, – ответил этот ночной конкистадор, – тут є гостинні мєнти і один нічний клуб. Зачекай мене, я зараз приїду і все розповім. Став пиво в холодильник».

Медведь, мать-старушка и кленовый лист

Трудно представить старослужащего дивизии СС «Тотенкопф», плетущего из бельевой веревки дембельский аксельбант или вышивающего бисером на погонах пиратские череп и кости (положенные по уставу только на фуражке). Зачем ему все это, он и так красив – его нацистская страна о нем позаботилась и эстетически обслужила его. Утверждение справедливо и для военнослужащих других, менее экзотических стран, частей и соединений. Исключение составляла только одна шестая часть суши. Особенность ее, кроме неправдоподобного процента вечной мерзлоты на душу населения (сравнимого разве что с Антарктидой), состояла еще и в полном игнорировании эстетических запросов подданных. Население в этих условиях вынуждено было заниматься самообслуживанием, некоей эстетической мастурбацией. Обыватель всегда догадывался, что живет в уродливых домах, ездит в уродливых автомобилях, ест уродливую и невкусную пищу и носит уродливую форму. Стихийные очаги эстетического сопротивления вспыхивали на всех участках невидимого фронта борьбы с ненавистным режимом. К «Жигулям» присобачивались пластмассовые фитюльки с надписями на иностранном языке, интерьеры жилищ богато инкрустировались коллекциями пачек иностранных же сигарет. Латинский шрифт и здесь, и там представлялся сакральным знаком качества. Им можно было писать любую ахинею – все равно получалось красиво и убедительно. В августе 91-го эстетический бунт, в конце концов, перерос в бунт обыкновенный, блестяще подтвердив тем самым, что, во-первых, эстетика первична по отношению к бытию; во-вторых, что ни один вид не может долго существовать в своем собственном гавне. Армия все это время тоже сопротивлялась, как могла. Недосыпающие ночами дембеля – эти фанатичные дизайнеры одежды, обуви и аксессуаров, часами полирующие шинелью латунные цацки или корявыми мозолистыми пальцами вышивающие бисером по погонам (они, конечно, не могли доверить такую квалифицированную работу безответственным лапам салабонов) – это и есть первые диссиденты, борцы за права человека, а конкретно – мужчины, военного, который должен уважать себя, глядя в зеркало, и быть сексуально привлекательным объектом, а не придуманным армейскими карденами огородным пугалом, имя которому «ЧМО». Это был естественный бунт против циничного игнорирования традиций; ведь классический военный – это и есть самый красивый самец, гордый осеменитель покоренных народов, герой девичьих сновидений и детских игр. Предполагалось также, что враги, завидев нашего героя, немедленно перейдут на его сторону из чисто эстетических соображений (у него форма красивее). Вместо этого советскому военнослужащему предлагалось стать частью плохо одетого стада, не уважаемого собственным начальством и не уважающего само себя. Впрочем, некая иррациональная загадка, казалось, была в самой природе этой армии. Для чего она именно такая, что это за военная тайна, которую знают большевики? Все это мне захотелось узнать осенью 76-го. В это время я как раз морочил голову двум девушкам сразу. Девушки требовали серьезных отношений, и малодушный побег в армию представлялся заманчивым сафари. «Я больше не буду все эти «сю-сю» и «ля-ля», а потом брехня по телефону, девичьи слезы, и опять «сю-сю», – думал я. Вместо этого я буду ломать головой кирпичи, стрелять из базуки, а потом, слегка запыленный, сидеть на броне танка с моими новыми мужественными друзьями, и девушки будут бросать в нас цветами. Действительность, как всегда, оказалась интереснее и хуже.

«Есть ли среди вас узбеки?» – полюбопытствовал маленький кривоногий сержант, когда мы, третья рота, выстроились в проходе между кроватями. Узбеки были. Два самых наивных вышли из строя: может быть, они думали, что сейчас им дадут медаль только за то, что они узбеки. Вместо