Читати книгу - "Тарас Шевченко та його доба. Том 1"

подлинное наливалось весом, а Шевченко, в глубокой киргизской ссылке, измученный бездействием, оторванный от культуры, со страшной тоскою моливший «книг, журналов» и не получавший их годами, вполне отвыкший от них, – был только свидетелем, а не соучастником этого глубокого процесса, переживавшегося всей русской литературой. И за скобками исторического процесса он писал свои повести, остановившись на этапе сороковых годов. Чувствуя себя больше профессионалом в живописи, он отлично понимал, что отстаёт от своей профессии. «О живописи мне теперь и думать нечего, – пишет он в дневнике 26 июня 1857 года. – Это было бы похоже на веру, что на вербе вырастут груши. Я и прежде не был даже и посредственным живописцем. А теперь и подавно. Десять лет неупражнения в состоянии сделать и из великого виртуоза самого обыкновенного кабашного балалаешника. Следовательно о живописи и думать нечего»».

На цьому М. С. Шагінян закінчує цитувати вказаний запис Шевченка у «Щоденнику». Але Тарас Григорович, не складаючи рук у жорстокому засланні, був оптимістом. Оптимістом і надзвичайно скромною людиною. Він так бачив своє майбутнє: «А я думаю посвятить себя безраздельно гравюре акватинта. Для этого я полагаю ограничить своё материальное существование до крайней возможности и упорно заняться этим искусством. А в промежутке времени делать рисунки сепиею с знаменитых произведений живописи, рисунки для будущих эстампов. Для этого, я думаю, достаточно будет двух лет прилежного занятия. Потом уеду на дешёвый хлеб в мою милую Малороссию и примуся за исполнение эстампов, и первым эстампом моим будет «Казарма» с картины Теньера. С картины, про которую говорил учитель мой, великий Карл Брюллов, что можно приехать из Америки, чтобы взглянуть на это дивное произведение. Словам великого Брюллова в этом деле можно верить.

Из всех изящных искусств мне теперь больше всех нравится гравюра. И не без основания. Быть хорошим гравёром, значит быть распространителем прекрасного и поучительного в обществе. Значит быть распространителем света истины. Значит быть полезным людям и угодным Богу. Прекраснейшее, благороднейшее призвание гравёра. Сколько изящнейших произведений, достойных только богачам, коптилось бы в мрачных галереях без твоего чудотворного резца? Божественное призвание гравёра!

Шевченко про свій задум створити «Притчу о блудном сыне»

Кроме копий с мастерских произведений, я думаю со временем выпустить в гравюре акватинта и собственное чадо – «Притчу о блудном сыне», приноровленное к совремённым нравам купеческого сословия. Я разделил эту поучительную притчу на двенадцать рисунков, они уже почти сделаны. Но над ними ещё долго и прилежно нужно работать, чтобы привести их в состояние, в котором они могут быть переданы меди. Общая мысль довольно удачно приноровлена к грубому нашему купечеству. Но исполнение её оказалось для меня не по силе. Нужна ловкая, меткая, верная, а главное – не карикатурная, скорее драматический сарказм, нежели насмешка. А для этого нужно прилежно поработать. И с людьми сведущими посоветоваться. Жаль, что покойник Федотов не наткнулся на эту богатую идею. Он бы из неё выработал изящнейшую сатиру для нашего тёмного полутатарского купечества.

Мне кажется, что для нашего времени и для нашего полуграмотного сословия необходима сатира, только сатира умная, благородная. Такая, например, как «Жених» Федотова или «Свои люди – сочтёмся» Островского. Наше юное среднее общество, подобно ленивому школьнику, на складах остановилось и без понуканья учителя не хочет и не может перешагнуть через эту бестолковую тму-мну. На пороки и недостатки нашего высшего общества не стоит обращать внимание. Во-первых, по малочисленности этого общества, а, во-вторых, по застарелости нравственных недугов, а застарелые болезни если и излечиваются, то только героическими средствами, кроткий способ сатиры тут недействителен. Да и имеет ли какое-небудь значение наше маленькое высшее общество в смысле национальности? Кажется, никакого. А средний класс – это огромная и, к несчастию, полуграмотная масса, это половина народа, это сердце нашей национальности, ему-то и необходима теперь не суздальная лубошная притча о блудном сыне, а благородная, изящная и меткая сатира. Я считал бы себя счастливейшим в мире человеком, если бы удался мне так искренно, чистосердечно задуманный мой бессознательный негодяй, мой блудный сын.

Свежо предание, а верится с трудом. Мне здесь года два тому назад говорил Н. Д. Данилевский416, человек, стоящий веры, что будто бы комедия Островского «Свои люди – сочтёмся» запрещена на сцене по просьбе московского купечества. Если это правда, то сатира, как нельзя более, достигла своей цели. Но я не могу понять, что за расчёт правительства покровительствовать невежество и мошенничество. Странная мера!

«Притча о блудном сыне» потрібна й для викриття справжнього обличчя російського офіцерства

27 (июня). От купечества перехожу к офицерству. Переход не резкий, даже гармоничный. Эта привилегированная каста также принадлежит среднему сословию. С тою только разницею, что купец вежливее офицера. Он офицера называет: вы, ваше благородие. А офицер его называет: эй ты, борода. Их однако ж, нисколько не разъединяет это наружное разъединение, потому что они по воспитанию родные братья. Разница только та, что офицер вольтерьянец, а купец старовер. А в сущности одно и то же».

Шевченко, вже повідомлений про своє визволення, з години на годину чекав на відповідне офіційне розпорядження. Але Тарасу Григоровичу довелося пережити ще підлоту, що повністю відповідала обурливій сутності російського офіцерства, яку він прагнув розкрити в «Притче о блудном сыне» з певним почуттям іронії:

«Сегодня к вечеру появилися комары на огороде, и я, чтобы избавиться этих несносных насекомых, ушёл на ночь в укрепление. Но увы! Неумолимая Немезида преследует меня на каждом шагу. Избегая комаров, я наткнулся на шмелей. С подобающим почтением, проходя мимо офицерского корпуса, я услышал новую для меня песню, начинающуюся так:

Коврики на коврики

И шатрики на шатрики…

Далее я ничего не мог расслышать, потому что писец слишком густо забасил и потому что пьяный Кампиньони, инженерный офицер и отчаянный пьяница, выбежал на площадь, не знаю для какой надобности, и, увидя меня, вздумал оказать мне небольшую услугу, покровительство, познакомив меня с вновь прибывшими офицерами, с лихими ребятами, по его выражению. Для этого схватил он меня за рукав и потащил в коридор. Вновь прибывшие лихие ребята сидели и лежали в одних красных рубахах на разостланной кошме, и перед ними красовалась полуведёрная бутыль сивухи. Живая сцена из «Двухмужницы» князя Шаховского417. Я, чтобы не дополнять собою группы волжских разбойников, вырвался из объятий покровителя и выбежал на площадь. Покровитель выбежал за мною, закричал дежурного унтер-офицера по роте и велел взять меня на гауптвахту за лично нанесённую дерзость офицеру. Приказание офицерское было исполнено в точности.