Читати книгу - "Том 11"

тогда была выспіая мера напряженігя, а теперь detention des forces Я приехала в Киев разбитой, не стольно внешне (у меня всегда более или мгенее одинако-вьій вид), сколько внутренне: невыразимый разлад, мыс-ли, которьіе не поддаются словам, чувства, которые не находят ті в чем выражения, странные навязчивые идеи — все это измучило меня страшно, и ближайшим результатом бьтло сильное обострение моей истерии, неспо-собность к работе, а потом непреоборимая апатия, инерт-ность, подчас непростительная. Все это, что я Вам пишу, конечно, не служит мне оправданием, а только показыва-ет, что я далеко не героиня (н это, конечно, не ново!), но Вы оправдаєте меня без оправданий.

Сейчас после светлого праздника я уехала за границу, на Буковину, к одной своей приятельннце, украинской беллетристке, с которой мы недавно, но уже близко эна-комы. Здесь я нашла очень спокойную и подходящую обстановку и вполне дружеское отношение. Начала несколь-ко ириниматься за работу и приходить в себя, но несколь-ко тяжелых впечатлений, достигших до меня из родного края, которые я в другое время сумела бы гораздо спо-койнее прргнять, опять выбили меня из колеи, опять я «въішла из берегов», а к этому еще случайным образом присоединился легкий грудной катар, причем показалась дважды кровь из горла, et voila toute la boutique de diable a recommencer!..190 Я опять обратилась к испытанному средству, к перемене места, и переехала из Черновиц сюда, в Кимполунг, засела в горах, в одиночестве, и вижу, что хорошо сделала,— по крайней мере, ко мне возвратил-

ся образ человеческий и хоть некоторая работоспособ-ность.

Вот Вам моя одиссея, или7 если хотите, иеремиада, я теперь напишу о том, чго для Вас, наверное, более важно.

Я посылаю Вам теперь один переснятый портрет на-шего друга, я пересияла еще и другой, с одной группы, который в оригинале казалея мне наилучшим, но в пере-снимке он вьішел так ужасно плохо, что я не могу послать его Вам. Летом я буду в Гадяче, где была снята эта группа,— может быть, негатив еще существует, то я закажу отпечатать для Вас отделыіый медальон. Если же негатива уже нет, то осенью у меня будет болг.шой портрет, который напишєт для мепя один художник, знавший Сер[гея] Конст[антиповича] (я собрала для него целую коллекцию карточек, из которых не все принадлежат мне), если портрет будет удачный, я сфотографирую его для Вас. Вы же позвольте мне удержать за собой Вашу карточку, ту, которую Вы лрислали нашему другу, пусть она перейдет ко мне по наследству вместе с другими предметами, которые он сам завещал отдать мне.

Что написать Вам о его последяих днях? Все это было бесконечно тяжело. После моих писем к Вам и его по-следнего к Вам (это было вообще последнее его письмо, больше он никому не писал) ему становилось все хуже и хуже, и наконед я увидела высшую меру человсческой слабости [и] несчастья; я не могу и не хочу огіисывать Вам все это, так как знаю, что при жизни он был бы зтим недоволен: он все время, не раз по ночам, прості меня заботитьея, насколько в моих силах, о том, чтобы он не имел отталкивающего вида по смерти, просил покрыть его вуалью, украсить цветами,— он говорил, что это мой долг как друга и как лоэта 191. Пусть же будет так! Пусть никто не видит его таким, каким я видела его (даже ос-тальные окружающие не все видели). Довольно, если я скажу, что в последшш день я не стала бы удерживать его при жизни, если бы даже эго было в моей власти; только присутствие его родных мешало мне вспрыснуть ему морфий (меня упорно преследовала эта отчаянная мьісль), если бы только я могла, я дала бы ему Gnaden-stoss — Вы знаете, что это такое? По довольно об этом, а то я опять с ума сойду... В самыѳ последние минуты, однако, не было уже ничего ужасающего, оп взял меня за руку, стал дышать всо реже и реже, потом совсем затих и вдруг сделался прекраснее, чем был когда бы то ии было при жизии.

При пем были тогда только его отец, я, доктор (его приятель) и один мой приятель из Києва. Я держала его за руку, пока совсем не прекратились последние признаки жизни, потом я начала исполнять «долг друга и поэ-та», но это еще не кончено. Осеныо я поеду устраивать вместе с его отцом его могилу (он и об этом просил), и много еще надо сделать, но это пока относится только ко мне. Что Вам сказать еще? Несмотря ни на что, он всегда был внимателен и деликатен к окружающим и с нежностыо относился к своим друзьям, но это Вы сами знаете из его писем. И знаете ли, иногда, разгова-ривая с ним (пока это еще было возможно), мне приходило в голову, что только болезнь (сначала непри-знаваемая ни им, ни его друзьями) заставляла его быть скептически-пассивным, а в сущности альтруис-тическая восторженность никогда не умирала в нем, даже в бреду...

Довольно у^ке, я устала и Вас утомила — ведь правда? Но другого я не могла написать, да и Вы ждали от меня этого,— не знаю, так ли я исполнила Ваше желание, как Вы ожидали, но, видите ли, я еще не совсем возвратила себе прежнюю энергию. Положим, и то была чисто нерв-ная энергия, да все же без нее еще хуже. Но она уже возвращается ко мне,— не правда ли, как скоро? Ведь еще не прошло и трех месяцев.

Сегодня я, правда, немного больна, весь день голова болит и кашель изводит, но я не хотела уже дальше от-кладывать с письмом, тем более что много очередной ра-боты и время с каждым днем все больше занято будет.

Напишите мне теперь о себе, я очень хотела бы знать, как Вам живется.

Здесь я пробуду еще две недели, потом отправлюсь в Черновцы (ул. Новий світ, 61), а в начале июля буду не-надолго в Киеве. Пишите мне лучше в Киев, чтоб навер-ное письмо меня нашло.

/ Жму крепко Вашу руку, привет Павлу Лукичу.

Ваша Л. Косач

11 червня 1901 р. Кимполунг

11.Ѵ[І]. Хтось має довести до чиєїсь відомості, що приїде до когось раніше, ніж сподівався. Прийшли такі листи з України, що хтось уже мусить бути в початку липня вдома, бо там без нього вода не освятиться. Звістки не сумні і не страшні, навпаки, але тим більше треба