Читати книгу - "Блеск и нищета куртизанок, Бальзак"

Полицейский пристав поклонился Корантену и вышел.

- Сударь, - сказала Катт, - девочка все поет и танцует. Как мне быть?

- А что на нее так повлияло?

- Она узнала, что умер ее отец…

- Посадите ее в фиакр и отвезите прямо в Шарантон;[103] я напишу несколько строк главному начальнику королевской полиции, чтобы она была прилично помещена. Дочь в Шарантоне, отец в общей могиле! - сказал Корантен. - Контансон, ступай, закажи похоронные дроги. Теперь мы с вами один на один, дон Карлос Эррера…

- Карлос! - воскликнул Контансон. - Да ведь он в Испании.

- Он в Париже! - твердо сказал Корантен. - От всего этого веет духом эпохи Филиппа Второго испанского, но у меня найдется капканы для всех, даже для королей.

Пять дней спустя после исчезновения набоба г-жа дю Валь-Нобль сидела в девять часов утра у изголовья кровати Эстер и плакала, ибо она чувствовала, что ступила на наклонную плоскость нищеты.

- Будь у меня хотя бы сто луидоров ренты! Тогда, моя дорогая, можно было бы уехать в какой-нибудь маленький городок и там найти случай выйти замуж…

- Я могу тебе их достать, - сказала Эстер.

- Но как? - вскричала госпожа дю Валь-Нобль.

- О, совсем просто! Слушай. Ты будто бы захочешь покончить с собой; сыграй хорошенько эту комедию! Пошлешь за Азией и предложишь ей десять тысяч франков за две черные жемчужины из тонкого стекла, наполненные ядом, который убивает за одну секунду; ты мне их принесешь, и я тебе дам пятьдесять тысяч франков…

- Почему ты не попросишь их сама? - сказала г-жа дю Валь-Нобль.

- Азия мне их не продала бы.

- Неужто это для тебя?.. - сказала г-жа дю Валь-Нобль.

- Может быть.

- Для тебя! Да ведь ты живешь среди роскоши, веселья, в собственном доме! И накануне празднества, о котором будут толковать целых десять лет! Ведь Нусингену этот день обойдется тысяч в двадцать франков. Говорят, будто в феврале к столу подадут клубнику, спаржу, виноград… дыни… Одних цветов в комнатах будет на тысячу экю!

- Ну что ты болтаешь! На тысячу экю одних только роз на лестнице.

- Говорят, твой наряд стоит десять тысяч франков?

- Да, у меня платье из брюссельских кружев, и Дельфина, его жена, в бешенстве. Но мне хотелось быть одетой, как невеста.

- А где эти десять тысяч франков? - спросила г-жа дю Валь-Нобль.

- Это все мои карманные деньги, - сказала Эстер, улыбнувшись. - Открой туалетный столик, деньги под бумагой для папильоток…

- Кто говорит о самоубийстве, тот не кончает с собой, - сказала г-жа дю Валь-Нобль. - Ну, а если яд нужен для того, чтобы совершить…

- Преступление, хочешь ты сказать? - докончила Эстер мысль своей нерешительной подруги. - Можешь быть спокойна, - продолжала Эстер, - я никого не хочу убивать. У меня была подруга, очень счастливая женщина, она умерла, я последую за ней… вот и все…

- Ну и глупа же ты!..

- Что прикажешь делать? Мы дали обещание друг другу.

- Дай опротестовать этот вексель, - сказала подруга, смеясь.

- Делай, что я тебе говорю, и убирайся. Я слышу, подъезжает экипаж. Это Нусинген, человек, который сойдет с ума от счастья! Он-то меня любит… Почему мы не любим тех, кто нас любит, ведь они в конце концов делают все, чтобы вам понравиться?..

- Вот именно! - сказала г-жа дю Валь-Нобль. - Это вроде истории с селедкой, самой злокозненной из рыб.

- Почему она злокозненная?

- Ну, этого никому так и не удалось узнать.

- Ступай, душенька! Надо выпросить для тебя пятьдесят тысяч франков.

- Ну, прощай…

Вот уже три дня, как обращение Эстер с бароном Нусингеном резко переменилось. Обезьянка стала кошечкой, а кошечка становилась женщиной. Эстер одаряла старика сокровищами нежности, она была само очарование. Ее вкрадчиво-нежные речи, лишенные обычной ядовитости и насмешки, вселили уверенность в неповоротливый ум банкира; она называла его Фрицем; он думал, что любим.

- Мой бедный Фриц, я тебя достаточно испытывала, - сказала она, - я тебя достаточно мучила; в твоем терпении было высочайшее благородство, ты любишь меня, я вижу и вознагражу тебя. Ты мне нравишься, и я не знаю, как это случилось, но теперь я предпочла бы тебя молодому человеку. Возможно, опытность тому причина. Со временем замечаешь, что любовь - это дар души, и быть любимым, ради наслаждения ли, ради денег ли, одинаково лестно. Притом молодые люди чересчур большие эгоисты, они думают больше о себе, чем о нас; ты же думаешь только обо мне. Поэтому и я ничего больше не требую от тебя, я хочу доказать тебе, до какой же степени я бескорыстна.

- Я вам ничефо не даваль, - отвечал очарованный барон. - Я думаль подарить зафтра дрицать тисяча франк рента… Это мой сфатебни подарок…

Эстер так мило поцеловала Нусингена, что он побледнел и без пилюль.

- Смотрите, не подумайте, - сказала она, - что все это за ваши тридцать тысяч ренты… нет… а потому что теперь… я люблю тебя, мой толстый Фредерик.

- О, поже мой! Почему меня исфитифал… я бил би так сшастлив три месяц…

- Что это, из трех или из пяти процентов, мой дружок? - сказала Эстер, проводя рукой по волосам Нусингена и укладывая их по своей прихоти.

- Из трех… у меня их осталься от несостоятельни дольжник…

Итак, в это утро барон принес государственное долговое обязательство; он собирался позавтракать со своей дорогой девочкой, получить от нее распоряжения на завтра, на знаменитую субботу, большой день!

- Полючай, мой маленки жена, мой единствен жена, - радостно сказал барон, просияв от счастья. - Будет чем платить расход по кухня на остаток ваш тней…

Эстер без малейшего волнения взяла бумагу, сложила ее и убрала в туалетный столик.

- Ну вот, теперь вы довольны, чудовище несправедливости, - сказала она, потрепав Нусингена по щеке. - Наконец-то я хоть что-то от вас приняла! Теперь я уже не могу высказывать вам всякие истины, ведь я делю с вами плоды ваших, как вы называете, трудов… И это вовсе не подарок, бедный мой мальчик, а просто-напросто моя доля прибыли в деле… Ну, полно, не гляди на меня биржевиком. Ты отлично знаешь, что я тебя люблю.

- Мой прекрасни Эздер, мой анкел люпфи, - сказал барон, - прошу вас не говорить мне так никогта! Пускай говорит весь сфет, что я вор, я был бы равнодушен, лишь бы я был честни челофек для ваши глаз… Я все больше и больше люблю