Читати книгу - "Остап Вишня. Невеселе життя, Сергій Анастасійович Гальченко"

краща» и уж как-нибудь помиримся. Она только просит передать Юзику, чтобы он хотя бы теперь наконец успокоился относительно Макса и перестал думать о нем. […] Сейчас Валя Ч[истякова] и мама Макса относятся к Липе хладнокровно, во всяком случае не так нужно было бы за все, что было сделано и что принесено в жертву. Так что, по-моему, нужно выкинуть их из головы и сердца, ну их всех к чертям. Я очень рада, что ты не один, и видно судьба тебе с Юзиком любимым тобою быть вместе на далеком севере. А вот мне не повезло в этом году переехать к тебе, но я верю, что май будет, и что меня не обманывают, правда? Как ты думаешь – обманывают или нет? Завтра пойду к Вячку с Мурочкой смотреть волшебный фонарь, о котором он писал тебе в последнем письме, которое было вложено в мое. Так мне надоело жить у тетки, как на разорванной улице и я с охотой помчусь, куда глаза глядят, потому что в этой обстановке я опускаюсь вконец. А вообще такое смешное состояние у меня, все мне безразлично. Загнала занозу в ладонь около большого пальца левой руки и сейчас калека – такой нагнало нарыв, что уже три ночи не сплю и температурю. А главное, ничего делать не могу – досадно. Продала палку охотничью заграничную, но очень дешево – 30 руб., а главное, я принесла Жукову в ВУСОР – его не было; я оставила другому, а когда пришла – оказалось, что он ее продал и за такие деньги. Мне очень было досадно, но потом, когда подумала, что это барахло столько места занимает, а оно все равно не нужно, то черт с ним. Было бы здоровье, а все нажить можно.

Написала письмо в Ташкент сегодня, и когда перечитывала письмо сестры, то вспомнила, что она просила прислать тете ее адрес; вот я и пишу его опять, потому что не помню – писала я его раньше или нет: Сред[няя] Азия, г. Ташкент, Махалл Самарканд. дарбаза, дом 17, Файзиев Ачил. От нее было ко мне одно единственное письмо, и больше ничего не слышно, хотя я ей написала три письма по приезде от тебя. Передавала тебе привет Нюся Бабаивна – я ее видела у Липы – и Вячкова баба. Настроение у меня плохое из-за болезни руки; она мне спать не дает три ночи, и никогда у меня не было такой халепы. Рада очень за Нат[алью] Андреев[ну] и художника. Между прочим, ко мне приходила сестра жены художника из Кремен[чуга] и расспрашивала обо всем. Очень ей плохо там живется, в Кременчуге с детьми – голодают и голые, босые. Ну, сестра помогает, чем может им, но все же этого мало, а я такая, что могу сочувствовать, но помочь ничем не могу. Теперь я порадую их немного – все же легче хоть морально будет. Больше ни про кого не слыхала и не знаю, как мыши все расползлись. Да, правду сказать, что мне как-то и неинтересно, все больше о тебе думаю и подгоняю дни чтобы ближе к маю катились. Целую тебя крепко и боюсь, что письма теперь будут плохо идти, потому что погода уже портится у вас там, а без твоих писем я и живу не живу. Ну, роднулька мой, не горюй, жду встречи и люблю. Варя.

Із щоденника Остапа Вишні

24–27 жовтня 1934 р.

24.(Х) 2 посилки од Варі. Звільнено Румянцева. Румянцев і Матвєєв. Ніч – Вергазов.

25.(Х) Вночі екстренно виїхав Рамзі до Москви. В чім річ?

26.(Х) Чутки про Ізраїлева й Мороза.

27.(Х) Розпачливий лист Варі.

Йосип Йосипович у нас живе. Вкупі!

Ввечері суд у клубі (колект[иву]).

Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишні

27–28 жовтня 1934 р.

Харків 27.Х.34 г.

Дорогой мой мальчик!

Лежу с температурой после того, как мне разрезали сегодня нарыв на руке. Мне стало значительно легше, но все же в 5 часов было 38,3. Я уже дня три лежу, потому что все время температурю – доходило до 39°. В поликлинике устроила такой концерт – и кричала, и плакала, и обещала отколотить доктора, но мне на спину посадили санитарку и все же выпотрошили всю гадость долой. Вот как из-за паршивенькой занозы бывают такие вещи. А сейчас лежу и думаю, а что если я подохну от заражения крови, потому что руку мне разнесло страшно, – на кого же я оставлю Мурку? И в страхе, на всякий случай, дала распоряжение тебе дать телеграмму, что меня уже нет, а весной отвезти Мурку к тебе. Но это только страх. Как-то я на почте давала тебе телеграмму и передо мной стоял милиционер – посылал в лагерь под Москву телеграмму мужу о том, что жена умерла; и вот сегодня этот случай у меня не выходит из головы. Завтра пойду на перевязку и узнаю у доктора все ли благополучно. Конечно, я думаю, все кончится хорошо; болей нет, и вообще мне совсем легче стало по сравнению с тем, как было в период созревания нарыва. Как-то опечалило меня твое известие от 12.X: грусть и беспросветность в нем, но ты, мое солнышко, держи хвост бубликом – это ведь наш девиз, правда? Все как-то да уладится, я в это верю, все можно пережить. И мы переживем… Вот только мне не очень нравится такая длинная полоса невезения, как это у меня сейчас тянется. Так еще не было в моей жизни. Бывало придавит да и отпустит, а сейчас что-то уж больно долго давит… Ну, ничего, как-нибудь выкрутимся из этого скверного положения. Ты, родной мой, не мучай себя напрасными мыслями о моем положении, потому что все равно ничем помочь не сможешь, а я выкручусь. Настроение у меня не угнетенное никак, и если бы не эта противная рука, то я совсем была бы молодцом. Продала материал на платье за 350 р., и у меня сейчас денег прибавилось, могу и в Киев к Михайлику смотаться. Я тебе писала в письме, что могу заявиться здесь до 1.ХІ., а потом в Киев поеду – и за себя, и за ружье поговорим. Если не добьюсь к Михайлику, то, думаю, через Александра Марковича все эти проделать. Я думаю, что Алекс[андр] Мар[кович] П[?] в Киеве? А вот где остановиться в Киеве? Попробую к Рыльскому. А вообще перееду, очевидно, в Курск, это лучше Белгорода, и там народу устроилось уже кое-как, и я буду не одна. Единственное, что меня волнует – не мифический ли май месяц? Я теперь уж никому и ничему не верю, потому что за