Читати книгу - "Том 7"

— Давай! — крикнул Бовдур, и глаза его заблестели каким-то страшным огнем.— Давай, а то мне или тебе пропадать!

— Скажите, пожалуйста! — дразнил еврейчик.— Мне или тебе? Мне-то зачем пропадать? За что? Проваливай по добру по здорову и пропадай себе, я сам єсть хочу.

— А я тоже хочу,— сказал более мягко Бовдур,— давай сюда хлеба!

— Сбесился ты, что ли? Чего ты ко мне пристал? — крикнул еврейчик.-— Мытра оставил в покое, теперь ко мне лезешь!

— Дай хлеба, дай, пожалей меня! -— лепетал плаксивим тоном Бовдур, но глаза его разгорались все более и более страшным огнем.

— Пожалуйста, Бовдурчик, голубчик,— ответил так же ласково еврейчик,— сделай милость, поди себе к черту.

Вместо ответа на эту благочестивую просьбу Бовдур высоко поднял кулаки и разом, словно две дубины, опус-тил их на голову еврейчика. Тот повалился наземь точно топором подрубленный, а кровь хлинула носом и ртом и полилась на хлеб, на пол, на ноги Бовдура. Но еврейчик не кричал. Едва опомнившись, поднялся он, словно беше-ный, на колени и обеими руками впился ногтями в голыѳ опухшие ноги Бовдура. Бовдур глухо заревел от боли, начал лягаться ногами, но не мог отвязаться от еврейчика. Он схватил его одной рукой за волосы, а другой начал колотить по спине, но еврейчик не отпускал, а еще все глубже запускал острые ногти в тело Бовдура, так что даже кровь выступила из-под каждого ногтя. Бовдур, не выпуская волос еврейчика, рванулся назад, и еврейчик упал лицом на пол. Но и тут он не испустил ни звука, только, быстро схватив окровавленный хлеб, замахнулся им и хватил, как попало, Бовдура в живот, так что у того даже екнуло внутри. Бовдур выпустил волосы и схватился обеими руками за живот, словно боялся, как бы он не раз-летелся в куски, будто пустая бочка. Между тем, еврейчик поднялся на ноги. Его лицо, посиневшее от боли и злости, было почти все в крови, на глазах выступили сле-зы, разбитые губы раздулись, а зубы крепко стиснулись — вот так он выпрямился и, не говоря ни слова, замахнулся опять на Бовдура тяжелой ковригой хлеба.

— Да разнимите их, ради бога! — кричал, остолбенев от ужаса, Андрей, отводя глаза от этого страшного зрелища.

Он был очень впечатлителен ко всякой боли, а к чужой больше, чем к собственной, и ему казалось, что каждый удар попадает в него самого.

— Ну да, еще чего недоставало! — ответил старик про-должая спокойно єсть.— Не надо! Ведь им это полезно немножко расшевелиться, поразмяться... їіеченкам поль-зительно. А ежели еще они из себя немного своей поганой крови выпустят, то и вовсе им полегчает. Оставьте их, они ведь как собаки: погрызутся да и полижутся. А если бы кто-нибудь принялся их разнимать, то я готов на что угодно об заклад побиться, что они оба на того бросились бы.

Между тем, борцы с пеной у рта, раскровянившись, стояли наготове п ждали, кто кого первый ударит. Но они ждалп только минуту, а потом, будто по команде, бросились друг на друга. Бовдур ударил кулаком еврейчика по руке и выбил из нее хлеб, за это еврейчик левой рукой двинул Бовдура по носу. Потом сцепились вместе, и уже нельзя было разобрать, кто кого бьет, пхает, дерет, уро-дует, пока, наконец, оба не попадали на пол и, не выпус-кая друг друга из рук, не заревели разом как звери: «Караул! караул! бьют!»

На этот крик ворвался в камеру капрал с плетью в руке, и, при виде двух бойцов, окровавленных, упавших на пол, кричащих и все еще дерутцихся, он обратил плеть «старшим концом», т. е. взял ремень в руку, а деревян-ной ручкой начал лупить обоих по чем попало. Ручка забила по костям, зашлепала по отекшему, опухшему телу, как по подушке,— а борцы все еще не выпускали друг друга, не переставая орать, как два борова, которым неловкий мясник плохо вбил нож в грудь. Капрал и сам разозлился и, не говоря ни слова, начал обоих угощать носками сапог между ребер. Только таким образом удалось ему разнять их. Они выпустили друг друга и бросились по углам, но капрал не переставал колотить их ручкой, куда только мог попасть.

— Ах, мошенники! Ах, разбойники! Ах, канальи! — шипел капрал, задыхаясь.— Так вам мало одной беды, вы еще драться хотите? Постойте, гады, я вам покажу! *

— Да он первый на меня напал,— заревел со слезамп еврейчик,— он хотел вырвать у меня хлеб! Что я ему сделал?

— Ах ты, свинья эдакая! — заорал во все горло капрал, и опять посипались на спину Бовдура, как град, удары ручкой. Бовдур молчал, изогнувшись дугой, пока, наконец, сам капрал уходплся и перестал бить.

— Ну, погоди, я тебя научу, как у других хлеб отни-мать! Мало тебе своего, проклятая прожора? — кричал капрал, направляясь к двери.

— Мало! — ответил Бовдур угрюмо и глухо.

— Что? ты еще пасть открываешь? — озлился капрал, замахнулся издали плетью.— Будешь ты у меня мол-чать, куча навозная? Вот погоди, если тебе мало, так и того не получишь! Попостись-ка немножко! Авось отпа-дѳт охота к драке. Нарочно попрошу господина вахмист-ра, чтобы тебе завтра ничего не дали. Ты у меня по-свищешь в кулак, дай срок! А вы тут, слышите,— обра-тился он к прочим арестантам,— не давать ему ничего даже понюхать! Пусть знает, сукин сын, как драться. А чуть что затеет, сейчас меня зовите, я с ним справлюсь!

По уходе капрала, в камере воцарилось тяжелое, угрю-моє молчание. Всем словно что-то сдавило горло, никому не шел кусок хлеба в рот. Все чувствовали, что у них на глазах произошло что-то слишком уже скверное и бесче-ловечное.

Только Стебельский, сидя на полу, на том самом мес-те, где обыкновенно спал, ел преспокойно дальше свой хлеб, закусывая маленькими кусочками колбасы, а когда в камере наступила полная, глухая тишина, он, обращаясь к Андрею и обводя рукой