Читати книгу - "Вбивство Петлюри. 1926"

…Тогда он…

…Собственноручно ее заколол…

В этом доме было убито 21 человек и двое ранено.

…Жуткие тени метались в надвигающемся сумраке.

Некуда было прятаться… некуда бежать.

Всюду слышался зловещий топот отрядов, глухие удары… свист шашек… торжествующий смех… краткие слова команды, предсмертный вопль из подвала… безумный смех с чердака…

Было уже пять часов вечера.

А жуткий гул резни разрастался.

По телеграфу.

Между тем Киверчуком (як ми вже зазначали, він був військовим комендантом Проскурова. – Авт.) были разосланы по всему уезду телеграммы:

«Всех агитаторов и евреев расстреливать на месте или препровождать для расстрела в Проскуров».

Телеграммы взбудоражили уезд.

По деревням, по селам, по глухим местечкам, по полям, по дорогам началось истребление евреев. Негде было спастись, некуда обратиться за помощью… Земля и небо были глухи к евреям.

Много людей было убито по дорогам… в поле… в лесу…

В городе наступила тишина.

Улицы пусты.

Всюду валяются трупы.

…Застыла кровь…

На улице льется яркий свет из пустых квартир. По странной иронии судьбы эти ярко освещенные окна свидетельствовали о том, что в доме все живое вырезано. Дело в том, что в Проскурове почти все дома освещаются электричеством, которое там весьма доступно. Религиозные же евреи, которых в Проскурове большинство, верные своему закону, в ночь с пятницы на субботу огня не гасят. И электрических рожков не закрывают. Электричество, таким образом, горит до утра, а затем в субботу вечером, с подачей тока, само зажигается. Евреи после ужасного дня 15-го февраля огня не зажигали. Тем ярче был огонь в окнах домов, где еврейские семьи были вырезаны.

И на огонек пошли мародеры.

Всю ночь шло хищение.

Казаки, солдаты, уголовные, милиционеры, обыватели нагружались до верха и с мешками и тюками награбленного молчаливыми жуткими тенями сновали по улицам.

…С утра отдельные убийства продолжались.

Ходили слухи, что в два часа назначена новая резня.

Собралось экстренное заседание думы.

Из евреев был только Райгородский, другие должны были с пути вернуться, так как на них производились покушения. Один еврей был застрелен у самой думы.

Прибыли Семесенко и Киверчук.

Семесенко в своей речи объяснил, что произошедшее было вызвано исключительно евреями, которые, будучи сплошь большевиками, задумали вырезать гайдамаков и прочих казаков.

– Я и впредь буду так поступать, ибо считаю это своим священным долгом.

В том же духе высказался и Киверчук.

Слово взял Верхола (гласний міської думи. – Авт.)…

Взяв слово после Семесенко и Киверчука, он обратился к думе с большой речью, в которой указал, что то, что произошло в Проскурове, является позором для Украины.

– Позор… позор… – горячо восклицал он…

– Вы боретесь против большевиков, но разве те старики и дети, которых ваши гайдамаки резали, являются большевиками? Вы утверждаете, что только евреи дают большевиков. Но разве Вы не знаете, что есть большевики и среди других наций, а равно и среди украинцев?

Он убеждал Семесенко:

– Ради чести Украины!..

Немедленно прекратить происходящие ужасы.

Семесенко угрюмо ответил:

– Я борюсь не против стариков и женщин, а исключительно против большевиков.

Глядя в упор на Верхолу, произнес многозначительно:

– Не сомневаюсь, что и среди украинцев, к несчастью, имеются большевики… но я их не пощажу.

Однако согласился отдать распоряжение о прекращении погрома и отозвании посланных в уезд казаков. Тут же, в его присутствии, постановлено было, что охрана города передается авиационному отряду.

Верхола выбран заведующим охраной.

Он немедленно отправил в типографию объявление:

«По приказу атамана, и с согласия его, резня мирного населения прекращена. Дума гарантирует жителям спокойствие. Отдан приказ расстреливать всех пойманных на месте грабежа, а также казаков, которые появятся в городе после шести часов вечера».

Он отнес оттиск объявления в комендатуру.

Но там Семесенко и Киверчук нашли, что он не имел права напечатать такое объявление, написанное к тому же в неуместных выражениях…

Вместо объявления Верхолы, Семесенко издал наказ, в котором объявил Проскуров и уезд на военном положении и запретил всякое движение на улицах после семи вечера.

Но отдельные убийства все продолжались.

С субботы до понедельника трупы оставались в домах и валялись на улицах. Много трупов было изгрызано свиньями. Наконец в понедельник был отдан приказ о похоронах. С утра многочисленные крестьянские подводы с наваленными на них трупами направились к еврейскому кладбищу.

Трупы привозились в течение всего дня.

Они заполнили собой все кладбище.

…более тысячи трупов…

Копали огромную яму.

Она должна была стать братской могилой.

И копали еще четыре поменьше.

На кладбище появились мародеры, которые под разными предлогами подходили к трупам, ощупывали их и грабили. Находили женщин с отрезанными на руках пальцами, на которых очевидно были кольца.

Было приказано, чтобы к ночи не осталось ни одного трупа не погребенного.

…Но лишь к четырем утра удалось похоронить всех…

Со среды наступило относительное спокойствие.

Но не успокоился Семесенко.

Он выпускал разные провокационные приказы, вроде такого, что «в Проскурове находится много большевистских агитаторов, а потому требую от населения до восьми часов вечера