Читати книгу - "Вбивство Петлюри. 1926"

За неимением «вождей» немногочисленная украинская колония поддерживала его. Изредка в газетах мелькали небольшие заметки о том, что «атаман Петлюра прочтет доклад о несчастном украинском народе, страдающем от ига большевиков» и так процветавшем под его владычеством.

На эти доклады собиралась кучка «щирых самостийников» – человек тридцать, в вышитых крестиком сорочках, с усами а-ля Тарас Бульба. Прослушав «батькин доклад», они усаживались тут же пить горилку, которую им заменял «в изгнании» французский кальвадос.

«Батько» садился с ними вместе и напивался до бесчувствия, закусывая «басурманскую» горилку соленым огурцом и сладкими воспоминаниями.

Выстрелы прозвучали неожиданно. Чувствуя себя в полной безопасности во Франции, «батько» свободно гулял по Парижу.

Убил его маленький тщедушный портной или часовщик не то из Винницы, не то из Бердичева – некий Шварцбард. Встретил на улице, узнал и убил. Судили его с присяжными. Надежд на оправдание, конечно, не было никаких, потому что французский суд оправдывает только за убийство по любви или из ревности. Однако на суде появилось много добровольных свидетелей этого маленького человека, которые развернули перед судьями такую картину зверств атамана в Украине, что французские судьи заколебались. Кто только не прошел перед глазами судей! Тут были люди, у которых Петлюра расстрелял отцов, матерей, изнасиловал дочерей, бросал в огонь младенцев.

Последней свидетельницей была женщина.

– Вы спрашиваете меня, что сделал мне этот человек, – заливаясь слезами, сказала она.

– Вот!.. – она разорвала на себе блузку, и французские судьи увидели – обе ее груди были отрезаны.

Шварцбард был оправдан».

Значний резонанс також мав виступ на суді караїма Сафра, син якого був розстріляний петлюрівцями на околиці Києва 31 серпня 1919 р. Разом із ним петлюрівці стратили євреїв – членів міліцейського загону, що взяв на себе охорону міста на час між відступом червоних та вступом денікінців. Навіть у вкрай жорстокий час громадянської війни ця трагедія вразила киян. Ось як про неї написав відомий київський адвокат і громадський діяч Олексій Гольденвейзер у спогадах «Из Киевских воспоминаний» (надруковані в 1922 р. у шостому номері берлінського «Архива русской революции»): «На одной из окраин они (петлюрівці. – Авт.) захватили небольшой отряд гражданской милиции, наспех организованной в эти дни Городской Думой, и безжалостно расстреляли 34 еврейских юноши, бывших среди милиционеров. Как жестоко и слепо национальное предубеждение: эти юноши, самоотверженно откликнувшиеся на зов Думы и еще в присутствии большевиков, с большим риском для жизни, образовавшие охрану мирных жителей, – эти несчастные юноши были привлечены к ответу за преступления большевиков».

Сафра розповів, як він прибіг до петлюрівського штабу, де йому з усмішкою повідомили, що «всі заарештовані жиди відправлені до небесного штабу», а за кілька днів були знайдені знівечені трупи мучеників-міліціонерів, серед яких був и син Сафра.

Свідок так закінчив свій виступ: «Я вважаю, що вбивство Петлюри було для нього занадто м'яким покаранням! Я хотів би відплатити йому так, щоб він мучився все своє життя».

Але, у принципі, подробиці погромних звірячих убивств, про які йшлося безпосередньо на процесі, не стали абсолютною новиною для європейської публіки. Значною мірою громадська думка була підготована до цього фактами, які були оприлюднені в пресі ще до початку судового процесу. Особливо вразила світ новела Анрі Барбюса «Поки ми святкували мир», перекладена майже всіма європейськими мовами й надрукована в багатьох виданнях, у тому числі й деяких газетах російської еміграції. Маленький шедевр великого французького письменника став справжнім шоком для європейців. Вони навіть після кровопролитної світової війни не могли уявити, що в XX ст. можливі подібні страхіття, які перекреслюють усі норми й принципи християнської цивілізації. Наведемо уривок із цього документа епохи (у чудовому літературному перекладі російською мовою, що був зроблений відразу після написання), без якого не можна зрозуміти ставлення світової громадськості до Шварцбарда й до результату суду над ним: «Самуил Шварцбард, молчаливый, добрый и обходительный юноша, неторопливо направлялся в свой квартал в городишке Проскурове, что в Подолии. Был великолепный зимний вечер, тихий, снежный и какой-то светлый.

Восемь лет отделяют нас от этой далекой мирной картины, которую мне хочется воскресить перед вашим взором. Восемь лет – не слишком уж большой срок в жизни смертных, и ни вы, ни я не намного были моложе, чем сейчас.

Итак, дело происходило 15 февраля 1919 года. Городишко был завален снегом. В сумерках дома казались аккуратно обернутыми белой бумагой. Приходилось ступать точно по веяному ковру, морозному и скрипучему, и на подошвы сразу же налипал плотный, белый, словно фетровый слой снега.

Самуил возвращался издалека. Он участвовал в мировой войне, вступив во французскую армию как доброволец, был ранен в живот, отмечен в приказе, награжден, и, наконец, получил права французского гражданства. Тем не менее, его неудержимо тянуло вернуться сюда, домой, чтобы повидать родные места и близких, чтоб вновь окунуться в поэзию украинских пейзажей, ныне заснеженных и молчаливых.

Между тем день этот был шумный и даже бурный. Толпа гуляющих заполонила улицы, и радость била ключом потому, что погода была великолепная, и потому, что была суббота. Проскуров, насчитывающий двадцать тысяч христиан и пятнадцать тысяч евреев, имеет по этой причине два свободных дня в неделю: субботу, шабес – день отдохновения, и воскресенье. И любой человек, будь то еврей или православный, не работает оба этих дня.

Магазины закрыты. Целые семьи по-праздничному разодетых граждан устремились на берег Буга, который, как и всякая уважающая себя украинская река, в феврале был покрыт льдом, и дети, вынув из сумки коньки, стремительно скользили по крепкому льду.

Все эти люди, тени которых отражались на белом снегу – будь то от солнца или от луны, – знали, что сейчас идет война и что на Украину претендуют и ее оспаривают Директория, возглавляемая атаманом Петлюрой, большевики, белая армия Деникина,