Читати книгу - "Остап Вишня. Невеселе життя, Сергій Анастасійович Гальченко"

конный завод. Он получил письмо от начальника этого завода, генерала /завод выводит лошадей для армии/ – его старый знакомый. Письмо это он мне читал, фамилии генерала не сказал – письмо дружеское, зовущее его приезжать со всей семьей, жить, отдыхать, работать, охотиться. ВЫШНЯ говорит: «Буду куропаток стрелять, ругать меня никто не будет, напишу книгу и в наше издательство не пошлю, пошлю Семену Михайловичу /Буденному/, он лошадок любит, а лошадки для армии – полезное дело сделаю, пусть меня в России читают».

Причина желания уехать еще и та, что ВЫШНЯ опасается, что «будут провоцировать». Провокации он ждет от критики. Говорит: «Он где-нибудь в статейке одним словом боднет и ждать будет, чтоб я огрызнулся – два слова ему сказал, тогда он мне десять – и Ваплите и национализм, и что угодно пришьет, я человек ученый, но под пьяную руку все может случиться, лучше от греха долой». ВЫШНЯ уверен, что «ждут, чтобы я выступил где-нибудь на каком-нибудь собрании, а я ляпнуть могу – вот и начнется тогда. Нет лучше я уеду».

Вообще, большая часть его разговора наполнена уговорами «сидеть тихо». Собственно, с этим он и пришел ко мне, с этим приходил и к ЯНОВСКОМУ – он опасается, чтобы кто-нибудь не вздумал «защищаться, возмущаться, спорить». Он все время повторяет: «Главное – сидеть тихо, чтоб никаких эксцессов! Пусть себе говорят, а вы молчите, как будто бы ничего и не произошло, как будто бы так и надо! Главное – сидеть тихо. Пересидим. Ну пусть год, три, пять – надо сидеть тихо: пересидим». Он аргументирует: «Ну, конечно, трудно, но, что вы в морду дадите? Так лучше не станет, а для себя только хуже».

ВЫШНЯ повторяет: «Я не за себя боюсь, хотя в пьяном виде, конечно, тоже могу глупость сморозить, я за РЫЛЬСКОГО и ЯНОВСКОГО боюсь, чтобы они дурака не сваляли. Ощетинятся, доказывать начнут! Ничего это не даст. Я человек ученый! Или: Ну, поймите, плохо это, трудно, но все-таки лучше свободно по улице Ленина ходить, пусть лают, перемелется».

Убеждение ВЫШНИ, что «долго это не будет» и, что «КАГАНОВИЧ все сказал, а теперь СТЕБУНЫ стараются, выслуживаются, шкуру свою берегут. Вы думаете КАГАНОВИЧ приказывал, чтобы лимиты поотбирали и всех в одну кучу валить? Нет. Это уж СТЕБУНЫ».

На вопросы – почему же это и зачем – ВЫШНЯ отвечает: «Воду мутить, чтобы мутная была, чтобы Рыбакам рыбку ловить». Когда я обратил его внимание, что – ну, дескать, хорошо, СТЕБУНЫ и РЫБАКИ мутят воду, чтоб рыбку ловить, почему же ЦК так остро поставил вопрос, ВЫШНЯ говорит: «Это – для «а вдруг!» – Что за «а вдруг»? – «Ну война вдруг, Англия с Америкой там, ориентация на националистов – чтобы а вдруг мы с вами да не перекинулись туда». И, тут ВЫШНЯ начинает возмущаться: «Ведь было уже это «а вдруг» – приходили немцы, уж какие специалисты по националистам, и что же – как РЫЛЬСКИЙ себя показал, ЯНОВСКИЙ, все? Патриотами, лучшими, чем ЛЕ, или РЫБАК – не ЛЕ, не РЫБАКА народ слушал, а РЫЛЬСКОГО, его слово против немцев звало, мы против фашистов писали». ВЫШНЯ возмущается, что война уже проверила людей, что «а вдруг» уже был, но все равно и дальше «не верят».

Разговор о тридцатилетии ВЫШНЮ не заинтересовывает. Он отделывается шуточкой: «Для меня, собственно, не тридцатилетие, а двадцатилетие».

Бывает у ВЫШНИ ВОРОНЬКО и с ним ВЫШНЯ, как мне кажется, откровенен, – он ссылается на то, что говорил на эти темы с ВОРОНЬКО и что тот «возмущается».

Говорил я с ВЫШНЕЙ, когда он был трезв, но потом выпил и опъянел. Видел я его пьяным. В пьяном виде он пытался вести такой же разговор, но он у него не получался, весь его разговор сводился к тому, что «литература не погибнет», и что «надо сидеть тихо».

Підписка Маківчука Ф. Ю. про нерозголошення змісту бесіди, яку з ним провели у Міністерстві державної безпеки УРСР

10 листопада 1947 р.

Подписка

Я, Макивчук Федор Юрьевич, даю настоящую подписку Министерству Госбезопасности УССР в том, что я обязуюсь хранить в строжайшей тайне содержание происходившей в МГБ УССР со мной беседы. Я строго предупрежден об ответственности за нарушение настоящей подписки, как за разглашение государственной тайны.

Маківчук

10. ХI – 47 г.

Донесення агента «Стрела» начальнику відділення 2 відділу 5 управління МДБ УРСР Шевку

19 листопада 1947 р.

Строго секретно

Форма № 6

С ВЫШНЕЙ в предпраздничные и праздничные дни я виделся дважды, оба раза он приходил ко мне с просьбой дать ему водки.

Его разговор – предложение все той же темы: «надо сидеть тихо». Об этом он говорит вразумительно, пока трезв, об этом же твердит, когда напьется пьяным.

В пьяном виде он преимущественно говорит: «Литература не пропадет» и все его бессвязные реплики направлены на то, чтобы повторять что «литература это – мы». Он говорит о своей популярности, популярности РЫЛЬСКОГО и других, противопоставляя ее «безизвестности» Ивана ЛЕ, «РЫБАКОВ и КАЦНЕЛЬСОНОВ». Он уверяет, что «СТЕБУНЫ – это временно, а литература будет жить: читатель сам знает, что такое литература, и что такое СТЕБУНЫ». Словом: «не нужно падать духом».

И в трезвом и в пьяном виде ВИШНЯ говорил о том, что, собственно, он «один и боролся с национализмом». Он говорит: «Меня спасла самостийна дирка» /название сборника его фельетонов против националистов/. Он говорит: «Им хорошо известно, что там /у националистов/ я присужден к смертной казни, они прекрасно понимают, что мне дороги к националистам нет. Поэтому и оставили меня в покое».

Этот разговор переходит у него опять в заверения, что он о себе не беспокоится, а беспокоится о литературе – о «РЫЛЬСКОМ, ЯНОВСКИМ» и др. Он говорит, что «там /в ссылке/ тоже можно жить» и ему «там было не плохо, но лучше все- таки не нужно».

ВЫШНЯ уверяет, что «избиение – это дело рук Стебунов» и «вот увидите, скоро все это кончится: Лазарь Моисеевич увидит, как они его поняли и намнет им холку». И опять: «литература не пропадет», опять: «надо сидеть тихо».

Потом ВЫШНЯ категорически /и в трезвом состоянии, и уже в пьяном/ начинает отрицать возможность арестов. При этом он говорит так: «Когда я после ссылки посидел в тюрьме в Москве и побывал опять на допросах, я увидел, какие там /в МГБ/ умные люди, это вам не Стебуны, они все знают, все понимают. Может быть, самые честные люди там: ежовщина научила партию – и в этом наше спасение теперь с плеча рубить не будут». Он начинает петь дифирамбы работникам МГБ и, опьянев, повторяет: «настоящие люди», «люблю»,