Читати книгу - "Підземка, Муракамі Харукі"

В поезде я еду минут двадцать, однако от станции Киба, где я схожу, до музея еще довольно далеко — пешком минут двадцать. Если я хочу быть на работе в половине девятого, то должен сойти на станции Киба примерно в 8:10.

В тот день я сел на поезд линии Хибия, но он остановился на Кодэмматё. Затем прозвучало объявление: на станции Цукидзи в вагоне произошел взрыв, поэтому поезд дальше пока не пойдет. Двери остались открытыми, но пассажиры, полагая, что скоро все образуется, сидели в вагонах.

Я ехал в четвертом вагоне. Посмотрев на платформу, я увидел, что скамейка прямо перед вагоном пуста. Поэтому я вышел и сел на нее, думая, что поезд будет стоять еще какое-то время. Немного погодя из передних вагонов, кашляя, стали выходить пассажиры. Они зажимали рты платками. Что случилось? Сенная лихорадка или что-то вроде? — подумал я. Сам я пока не чувствовал никакого запаха, и у меня не было позывов к кашлю. Я просто тихо сидел на скамейке.

Раздалось объявление: попробуйте использовать другие виды транспорта. Вам будут выданы обменные билеты. Поэтому все один за другим потянулись к выходу и, получив обменные билеты, стали подниматься на улицу. Когда я вышел наружу, то задумался, куда идти дальше. К Кодэмматё довольно близко расположены, станции Мицукоси линии Гиндза и Бакуроёкояма линии Синдзюку. Поэтому я сразу направился к Мицукоси. Пройдя немного, я остановился и сказал себе: подожди, ты, кажется, выбрал самый дальний путь. Я повернул назад и пошел к станции Бакуроёкояма. Проходя вновь мимо выхода с линии Хибия, я почувствовал, что у меня что-то странное с глазами, и к тому же разболелась голова.

Посмотрев немного в сторону, я увидел, что рядом с тротуаром в траве на камне сидит женщина. Я вновь подумал: что вообще происходит с этими людьми?

Перейдя через дорогу, я вновь увидел много сидящих на земле людей. Двое лежали, раскинув ноги в стороны, — похоже, у них были судороги. Что же с ними случилось? — подумал я. Может, эпилептический припадок? Но как ни верти, эпилепсия такой не бывает. Однако, несмотря на весь этот переполох, нигде не было видно ни одной "скорой помощи". Не было также видно ни служащих метро, ни полицейских. Только сами пассажиры оказывали друг другу помощь.

Я тоже подумал, что мне надо бы что-то сделать, чем-то помочь. Но тогда я опоздаю на работу, а главное — у меня самого разболелись глаза. Как бы то ни было, я добрался до станции Бакуроёкояма, откуда доехал на метро до Кикугава. От этой станции до музея было такое же расстояние, как и от Киба. Глаза продолжали болеть, и я промыл их водой из крана. Может, в них попал дым от взрыва, предположил я, потому что при взрыве внутри вагона выделяется большое количество разных газов.

В конечном счете я опоздал на работу минут на 15-20. Однако резь в глазах не прошла и по-прежнему болела голова. Мне стало ясно, что в таком состоянии я не смогу ничего делать. Поручив свою работу другим сотрудникам, я тихо сидел у телефона. Лампы дневного света меркли, поле зрения сужалось. Это все очень странно, и я забеспокоился, что могу ослепнуть. Поэтому я сказал начальнику: я плохо себя чувствую и даже не могу дежурить у телефона, пойду в больницу. Что и сделал.

В больнице меня сразу положили в палату интенсивной терапии, два дня держали под капельницей. Было особенно тяжело в первую ночь. Почему-то не мог мочиться, хотя были сильные позывы, и когда мне приносили утку, ничего не получалось. Что-то странное было и с головой. Сильно поругался с медсестрой. Заявив, что ухожу домой, стал собирать вещи. Потому и поссорился с сестрой. Однако я это все плохо помню. В конце концов утром смог помочиться и вскоре немного успокоился.

Когда меня перевели из палаты интенсивной терапии в обычную, другие больные заявили, что я скандальный человек и потребовали, чтобы меня убрали из палаты. Дело в том, что я ночью принимался собирать вещи, бормотал, что их надо забрать с собой, — и все это делал, будучи привязанным трубкой к капельнице. Видимо, сознание тогда было у меня помраченным, поэтому я вел себя так беспокойно и не давал другим спать. В общем, меня перевели в другую палату, и мне повезло, поскольку там был телевизор (смеется). Всего я провел в больнице три ночи и четыре дня.

Как выяснилось, кто-то из пассажиров вышвырнул ногой из вагона на платформу Кодэмматё пакет с зарином, и он лежат недалеко от скамейки, на которой я сидел. Но сидел-то я всего две-три минуты.

Подле возвращения домой вам бывало плохо?

Такого, чтобы "здесь болит, там болит", не было. Психологического шока я тоже не ощущал. Однако, думаю, после всего этого я заметно сдал и стал всего бояться. Каждый хоть немного странный запах вызывает у меня беспокойство, и если я вижу дым, то сразу спрашиваю себя, не случилось ли чего-нибудь. Все необычные явления вызывают у меня что-то похожее на страх. И так каждый день. Что-нибудь начинаю делать — и возникает мысль: а это не опасно?

Бывает и так: что-нибудь хочу взять, а рука натыкается на другое, часто опрокидываю чашки. В общем, таких странных явлений все больше. Конечно, это может быть связано с возрастом, однако мне кажется, что из-за зарина многое стало странным. Стал часто забывать вещи, хочу что-то сделать, но что — не помню. Может, это имеет отношение и к смерти жены, но мне самому кажется, после инцидента я все воспринимаю совершенно иначе.

Уже и харкать было нечем, но меня продолжало тошнить.

Сэйдзи Миядзаки (55 лет)

Родился в городе Такада префектуры Ниигата в семье крестьянина, был третьим из шестерых детей. Жизнь после войны была очень трудной. Хоть семья и выращивала рис, вдоволь поесть его удавалось редко. В детские годы считал, что лучшая рыба — макрель.

Собирался поступить на учебу в местную техническую школу, однако старший брат, который должен был наследовать хозяйство родителей, после несчастного случая на стройке потерял руку, и отец сказал, что наследником будет не он — одной рукой трудно выращивать рис. Поэтому срочно поступил в сельскохозяйственную школу. Однако старший брат, женившись на местной женщине, заявил: "Хотя и с одной рукой, но я хочу заниматься сельским хозяйством, и в этом случае ты нам не нужен". И г-на Миядзаки выгнали из дому. С одним одеялом он приехал в Токио, где устроился работать на бумажную фабрику в районе Адати.

Однако он был эдаким беспечным оптимистом, не переживал по этому поводу и не впадал в уныние.

Миядзаки-сан считает для себя самым важным здоровье и физическую силу. Если есть эти два компонента, то можно почти все преодолеть. Когда мы разговаривали, сидя друг против друга, в нем чувствовалась самоуверенность человека, который, начав с одного одеяла, сумел своими силами сделать карьеру и создать семью. Уже поэтому он чувствует сильный гнев к тем, кто организовал газовуюатаку, подорвавшую его здоровье и силу.

На бумажной фабрике я проработал примерно семь лет, однако мне не нравились ночные смены и угроза травматизма, поэтому я ушел оттуда. Там многие получали травмы. Когда наматываешь на барабан картон или толстую бумагу, стоит на миг отвлечься, как руку затягивает. Поэтому на бумажной фабрике многие рабочие теряют пальцы. По правилам безопасности машина должна быть закрыта кожухом, однако в работе он только мешает, и его снимают. Оттого и травмы.

Я знаю одного человека, который нарочно засунул палец в машину. Он был буквально помешан на лыжах, но для занятий спортом у него не было денег. Поэтому, чтобы получить страховку, он устроил так, чтобы ему оторвало две фаланги среднего пальца. Что ни говорите, а подобные случаи были делом обыденным, и как это сделать, знали все. Нужно только сунуть палец под ремень, и его моментально оторвет. В зависимости от того, какой палец и сколько фаланг оторвано, установлена шкала цен. После этого ложишься в больницу, лечишься, получаешь деньги и катайся на лыжах… Лишившись среднего пальца, меньше всего страдаешь в повседневной жизни, хотя и платят за него меньше всего.

Уволившись с бумажной фабрики, я устроился в кондитерский магазин на Гиндзе под названием "Акэбонэ". Жил там же. В головном магазине мужчин-продавцов было мало — они занимались в основном доставкой в различные рестораны пирожных в подарочной упаковке. При магазине жили трое мужчины и девять женщин, почти все они приехали издалека — с Окинавы, из Кагосима.

Однако это был старый магазин, его обычаи раздражали. Мы все жили в доме хозяина за театром "Мэйдзидза". Чтобы принять ванну, необходимо было пройти по коридору, затем встать на колени и, независимо от того, дома хозяин или нет, объявить: Миядзаки сейчас собирается принять ванну. Хозяин должен принимать ванну первым, поэтому нам иногда приходилось ждать до глубокой ночи, если у него был банкет или еще что-нибудь. Для мытья головы были выделены определенные дни: для мальчиков — среда и суббота. Даже чтобы постричься, надо было отпрашиваться со скандалом. В общем, атмосфера была довольно удушающей, а мне было тогда 25 лет.

Но что ни говорите, самое неприятное — это была еда. Нас кормили три раза в день, но еда всегда была холодной. За все время, что я там прожил, я ни разу не ел ничего теплого. Однажды меня пригласил к себе в общежитие старший товарищ, с которым я вместе работал на бумажной фабрике. Пожилая женщина готовила там для всех такую вкусную и горячую еду, которой я давно не ел. При этом можно было просить добавки того, что понравилось (смеется). Поэтому я и поступил на эту фирму. Зарплата не имела для меня большого значения, мне хотелось главного — всегда есть горячую еду.

У этой фирмы не было производства, только реализация продукции, поэтому, в отличие от бумажной фабрики, работа была не опасной. И без ночных смен. Вот я там уже 28 лет и работаю.

В тридцать лет я женился, у меня двое детей. Дочери сейчас 23 года, сыну 21. Оба окончили школу и работают. Дочь живет вместе с нами, а сын считает, что жить с родителями скучно и живет один в общежитии своей фирмы. Нет, он не считает нас особенно скучными (смеется), но с точки зрения детей родители, наверное, такими выглядят.

В сорок лет я построил дом в городе Касива. По линии Дзёбан еду до Кита-Сэндзю, там делаю пересадку на линию Хибия и еду до Цукидзи.