Читати книгу - "Україна-Європа"

Знание, искомое отцом в пылящихся книгах, и богатство, отвоеванное у государства его приятелями, были, прежде всего, попыткой обрести безопасность, поиском доказательств, аргументов в споре со временем. Они создавали контекст, в котором можно было бы ощутить себя не умирающим животным, с верой или неверием в бессмертную душу, но Причиной и Следствием.

Здесь, на Евромайдане, люди ищут чего-то подобного, важного, первостепенного, выбивающегося из привычной матрицы бытия. Они живут в истории, но этого им, выращенным на эклектичной смеси абсурдности существования и веры в свое мессианство, недостаточно. Они жаждут описать, подчинить себе мир, установив тотальный контроль над всеми сферами жизни, но ни в коем случае не допустить чужой власти.

Желание не ново, но шанс реализоваться оно получило только сейчас, когда бог не просто умер, но на всеобщее обозрение выставлен его труп, отвращающий видом и смрадом; да-да, он совсем такой же, как мы, ничего особенного, слепленный по нашему образу и подобию, но мы живы, а он мертв, аминь.

Причиной могут быть деньги. Или бунт против коррумпированности Януковича. Или поиск справедливости. Или желание потусоваться. Или борьба с одиночеством. Но первопричина всегда одна: люди на Евромайдане хотят доказать себе, что они больше, чем есть на самом деле, и тем самым победить, уболтать, перемолоть смерть.

Я тоже приехал в Киев за этим. Быть вне себя, выйти за рамки. Рамки квартиры, «Тавриды», города, Крыма, семьи, фобий, надежд.

Любая революция, а то, что я вижу сейчас, – ее начало, и люди на улицах – ее предтечи, есть заявка на перемены под девизом «и первые станут последними»; красивый слоган (можно с ударением на «а», как «по-профессорски» говорил Янукович). Главное – верить, что сложится именно так, а не наоборот. И мы верим. Потому что большая часть из нас – внутренние оптимисты, вскормленные верой в собственную индивидуальность. Мир дня нас, но мы не для мира.

И те, кто вышел на Евромайдан, – зодчие. Они строят храм, капище. Я один среди них, в общем-то, чуждый, инакомыслящий, но вихрь закрутил и меня, бьет об стены.

– Пожертвуйте пострадавшему от «Беркута» в ночь на 28 ноября…

Подошедший ко мне парень с далеко расположенными друг от друга зубами и темно-сиреневыми гематомами под глазами разрывает жалостливостью фразы на лоскуты, и я должен, наверное, ему все, что есть, ибо он всколыхнул во мне подлинно христианское. Но бес противоречия, усевшийся за левым плечом на пуфики IKEA, шепчет: «Кажется, ты видел его раньше, он стоял у входа на станцию метро «Майдан Незалежності» и, пряча ногу, просил копеечку на протез. И не на 28 ноября, а в ночь с 29 по 30. Лжец!» Нога у парня есть, но с датами он и правда ошибся:

– Не 28, а с 29 на 30!

– И тогда тоже, – находится парень, – подайте, сколько не жалко…

Он профессионал, этот парень. Возможно, тот самый, что стоял у метро, спрятав ногу, но сейчас он, похоже, решил не напрягаться, а, как говорят комментаторы, одержать победу на классе. Нет, приятель, подойди ты ко мне в полной боевой выкладке, готовый к изматывающему поединку, «ни шагу назад без гривны», я бы расщедрился, скинул купюру, но ты недооценил соперника, и потому благодушия к тебе быть не может.

– Нет, извините.

– Для пострадавшего от «Беркута» жалко…

Их много, на самом деле, пострадавших от «Беркута». Вблизи Майдана. Там, где раньше предлагали фото с голубями. Пристают к людям – перебинтованные, фингалораскрашенные.

Впрочем, и без них персонажей на Евромайдане хватает. Лягается девушка в костюме лошади. Бродит смерть в маске из «Крика» с надписью на косе: «Янукович, я за тобой!» Вещает косматый провидец, а его уже отталкивает поэт, жгущий гражданской лирикой.

Так нищие и юродивые сбредаются к храмам, ища пропитания и утешения. Впрочем, кормят на Евромайдане лучше, чем в прихрамовых богадельнях.

Мне довелось питаться в одной из них, когда я приехал в Киев и на вокзале, ища кошелек, чтобы расплатиться за гамбургер, обнаружил, что стал жертвой либо воровства, либо рассеянности. Денег оставалось сорок пять гривен, полученных от проводника как сдача за чай и оставленных в кармане. Рассчитаться с Макдональдсом я смог, но на что жить оставшиеся две недели не представлял.

Ночевать, правда, было где: знакомая мамы пустила меня в свежеотремонтированную квартиру, где, помимо газовой плиты, кровати, двух сковородок, подсолнечного масла, тряпки, спичек, куска хозяйственного мыла и пинцета, ничего не обнаружилось.

Просить денег у родителей я стыдился, отвращаемый мыслью, что лекция о невнимательности превратится в сагу, убийственную для адекватной самооценки. Киевских знакомых у меня тоже не было. Игорь по контракту уехал в Чехию, и я, рискуя остаться без денег на телефоне, набрал его, но он, сбросив, перезвонил сам, «все равно компания платит». Всегда раздражавшая привычка теперь оказалась кстати.

– Да, Вад.

– Привет, слушай, такое дело…

– Не сомневаюсь, – хмыкнул Игорь, – иначе бы ты не звонил.

– Может, мне просто захотелось спросить, как там музей Кафки.

– Я не был. И вряд ли буду. Ты знаешь.

– Зря…

– Слушай, не так дешево тебе перезванивать…

– Ну, компания ж платит, – усмехнулся я.

– О'кей, тогда…

– Подожди, подожди! В общем, есть дело, да. – Я откусил гамбургер. Лист салата оказался вялым, безвкусным, а котлета чересчур жирной, не дающей забыть, каким дерьмом набиваешь желудок. – Я в Киеве. И меня, по ходу, ограбили.

– Ух, – выдохнул Игорь, – совсем без денег?

– Сорок пять гривен. И у родителей просить не хочу.

– Понимаю, – пауза, – но меня нет, а ключик под дверью я не держу…

– Мне есть, где жить.

– А, с хавкой проблемы? Дай прикину, – большая пауза. – Одно время я питался в Михайловском соборе, это на «Кловской». Там, где «Октябрьская». А деньги займи у Азизы. Скажешь, что от меня. Сейчас смской пришлю ее номер.

Азиза – вся фруктовая: со щечками, похожими на половинки яблока, вишневыми губами и попкой-персиком – не говорила ни по-русски, ни по-украински, английский же, которым мы насиловали друг друга, у каждого был свой. Она улыбалась, а я характерным жестом стеснительно намекал на деньги и повторял «Игорь, Игорь». Улыбка ее становилась шире, но денег Азиза так и не дала.

В тот же день я отправился к Михайловскому собору. По