Читати книгу - "Україна-Європа"

практически наверняка отправить на кладбище. Но можно было попытаться лечить дома. Для этого, как сказал доктор, необходимо было перенести больного в теплое помещение и неустанно наблюдать за ним, в точности выполняя все врачебные предписания. Братья Сведомские даже не стали обсуждать, как поступить: отправили натурщика раздобыть носилки (тот взял их в похоронном бюро, и позже Котарбинский частенько шутил, мол, на носилках гробовщика он уже однажды побывал, а значит, полноправно может считаться «чуть-чуть умершим и чуть-чуть воскресшим»). Вскоре больного перенесли в просторную мастерскую братьев Сведомских, которые тут же открыли в себе новые таланты, превратившись в терпеливых и заботливых сиделок. Форма болезни была очень тяжелая, но доктор Вендт не терял надежды. Он приходил каждый день по нескольку раз, делал уколы камфоры и следил за сердцем. И вот однажды стало понятно, что кризис миновал, а молодой организм победил.

«Я очень смутно сознавал, что мне очень плохо, – вспоминал Котарбинский, – но ничего не понимал. Где я и что со мною? Пробовал открыть глаза и не мог. Пробовал кому-нибудь сказать, чтобы позвали доктора и написали родным, а вместо того нес какую-то чепуху и не мог удержаться от болтовни. Однажды открываю глаза и вдруг вижу: я лежу на мягкой кровати, покрытой простыней и теплым стеганым одеялом. Около кровати стоит овальный ореховый стол. На нем – низкая горящая керосиновая лампа под зеленым абажуром. Где это я видел такой абажур, что он теперь мерещится мне в бреду? И почему такая комната?… Закрыл глаза, полежал, не знаю сколько. Посмотрел – обстановка все та же, только за столом сидит совсем незнакомый молодой человек. Молчит и внимательно смотрит на меня. Лицо его в следах от оспы… «Вот уже и какие-то совершенно незнакомые люди начинают мерещиться!» – подумал я и заснул. Просыпаюсь. Утро, человека нет. Обстановка все та же. Висят какие-то картины… Это не моя мастерская. У меня не висели картины в золотых рамах, и спал я не в кровати, а в самодельном гамаке. Решил – надо еще проверить. Вспомнил, что под импровизированной подушкой у меня лежал совершенно пустой кошелек, – если я брежу и всего этого не существует, значит, и кошелька нет. Сунул руку под подушку – кошелек есть, только какой-то очень тяжелый. Открываю, а в нем золотые монеты, много золотых кружочков… Ну ясно, что это бред, ведь мой кошелек был совершенно пустой… Я голодал последнее время. Снова уснул. Когда проснулся, гляжу – на овальном ореховом столе опять горит низкая керосиновая лампа под зеленым абажуром, а за столом сидит тот же незнакомый молодой человек. Смотрит внимательно добрыми глазами и ласково спрашивает по-русски:

– Вам, кажется, немного лучше?

Тут только я сообразил, что все это не бред, не игра воображения и стол, и лампа, и молодой человек, и кошелек с деньгами – все, все настоящее!»

Так началась неразрывная дружба трех художников, длившаяся много лет и принесшая миру множество прекрасных произведений.

ПЕРВЫЙ УСПЕХ И ПРОЧИЕ ПРЕЛЕСТИ

Рассказ о дальнейшей жизни Котарбинского в Риме невозможен без близкого знакомства с братьями Сведомскими. К сожалению, информации о них в печатных источниках очень мало: после 1917 года работы их оказались «слишком буржуазными» для советского строя, к тому же потомки их эмигрировали в Италию, поэтому сведения о жизни талантливейших русских художников мы черпаем в основном из интервью проживающих в Сан-Ремо наследников и по чудом сохранившимся дореволюционным изданиям. Впрочем, для описания характеров и образа жизни этих выдающихся людей, а также для того, чтобы проникнуться к ним искренними симпатиями, имеющихся в нашем распоряжении данных вполне достаточно.

Александр Александрович Сведомский родился в Санкт-Петербурге в 1848 году. Его брат Павел Александрович появился на свет через год и с тех пор братья не расставались вплоть до 1904 года, когда младший внезапно скончался. Кроме родственных уз, братьев с детства связывала «редкая общность интересов и крепкая товарищеская дружба». Детство мальчиков прошло в живописнейшем лесном крае Пермской губернии. Даже став взрослыми и знаменитыми, братья обязательно каждое лето возвращались на пару месяцев в родовое имение Михайловский завод, чтобы насладиться дивным спокойствием и совершенством окружающей природы. Изначально оба они имели все шансы превратиться как в праздно прожигающих дворянские дивиденды гуляк, так и в хватких дельцов, приумножающих родовые капиталы. Но нет. В 1870 году юноши взбунтовались против условий «света», и вместо того чтобы вести «правильную» светскую жизнь, захотели учиться живописи. Для этого они оставили Петербург, в котором проживали на тот момент, и отбыли за границу. Учились сначала в Дюссельдорфской академии, потом у Гебгарта и знаменитого Мункачи. Когда пермских родственников Сведомских спрашивали, как молодежь поживает и чем занимается в дальних странах, те пожимали плечами и отвечали: «Не знаем, не докладываются. Кажется, картинки красят. Они у нас – птицы перелетные – домой только на лето и прибывают».

Несмотря на редкое единодушие в жизни, в творческом подходе Сведомские были совершенными антиподами. Павел много работал, о нем чаще писали.

Александр же, кроме художеств, постоянно был увлечен еще чем-то – то фотографией, то шахматами. И если с академической точки зрения можно сказать, что Александр находился как бы «в тени» Павла, то что касается творческих поисков и новых идей, лидерство явно было у старшего брата. По некоторым сведениям, выбор и обустройство знаменитой римской мастерской – целиком заслуга Александра. А началось все с того, что в 1875 году братья на несколько дней заехали в Рим и поняли, что хотят остаться там навсегда. Именно в Вечном городе к братьям пришла настоящая известность, именно тут они принимали своих самых знаменитых гостей, именно тут организовали неофициальное «художественное сообщество русских итальянцев», упоминания о котором можно встретить у многих публицистов.

«Со Сведомскими я познакомился в декабре 1886 года на их второй родине, в Риме, – вспоминает В. Л. Дедлов. – С вокзала я и мои спутники направились прямо к ним. Их квартира помещалась, как и наши, в тихом переулке Маргутта. В самом углу Маргутты, делающей прямоугольное колено, мы нашли дверку в каменной стене, без замка и звонка, отворявшуюся толчком руки. За дверкой – узкий коридор, введший нас на крошечный, поросший травою дворик. Впереди, от дворика поднимался большой холм, в рощах, а над холмом – дело было ночью – синее звездное небо. В левом углу нашлась каменная лесенка о двенадцати ступенях. По ней мы поднялись к новому коридору между стеной дома и обрывом холма, увитому плющом и розами. Тут мы постучали тяжелой железной щеколдой, новая дверь открылась и