Читати книгу - "Том 7"

столпы, на крыльце, стоим, ждем, а кого и зачем ждем, и сами не знаєм. Увидели нас как-то господа, подняли хохот в горницах, но к нам никто не выходит. Барские лакей идут мимо нас, тоже хохочут, издеваются, подтал-кивают нас, но нам ни слова не говорят. Барские собаки подходят, обнюхивают нас, иные заворчат, а иные и так тихопько отойдут. А мы ничего, стоим тихо, как мертвые. Уже свечерело, в горницах зажгли огонь, господа и ба-рыни стали песни какие-то играть, на дворе дождь начал накрапывать, а мы все стоим на крыльце, уставились в эти яркие окна, в теле дрожь, в сердце отчаяние.

Наконец, уже поздней ночью, отворились двери и начали один за другим выкачиваться баре к своим коляскам. Прежде всего господа из комиссии.

Самый толстый из них остановился, проходя мимо нас, взглянул этак грозно и говорит:

— Вы кто такие будете?

— Мы здешние.

— Чего вам надо?

— Что с нашим делом вышло? .

— С вашим делом? Так вы только теперь пришли узнать о нем? Ах вы, пьяницы проклятые! Стоите вы ле-са? Стоите вы пастбшца? А не угодно ли вам нищенской сумы? Ступайте-ка домой, да не смейте и вспоминать об этом! Не все коту масленица! Не трать, кум, сильї, спускайся на дно І

Вся комиссия захохотала, села на повозки и уехала. За комиссией вышел наш адвокат, крадучись как вор, смущенный, как будто пьяный.

— А, вы здесь, вы здесь? — лепетал он.— Я ждал вас, ей-ей, ждал, отчего вы не приходили?

— А много вам наш помещик заплатил, чтобы вы нас задержали в городе, пока тут комиссия рассудит в его пользу?

— Что? как? А! оскорбление!..— лепетал он, садясь на повозку, и дернул что єсть духу со двора.

— Чтоб ты себе шею сломал! — крикнули мы ему вслед. Да и то напрасно — не сломал шеи, собака!

Как вдруг и наш помещик словно вырос перед нами. Он стоял пошатываясь на пороге отворенной двери.

— Хе-хе-хе,— говорил он с пьяным хохотом,— господа общество, граждане, излюбленные люди, уполномочен-ные, а что там слышно? Как идет дельце? Ничего, ничего! Но погодите-ка вы, я вас теперь стану уму-разуму учить! Теперь вы будете под мою дудку плясать! Я вам себя покажу, будете знать!

И сдержал слово! Так нас всех прижал, что и дохнуть некуда. Положим, общество не сразу поддалось. Подали мы жалобу, ее не уважили. Тогда мы решились сплой за-щищать своє право, да этим только хуже себе повредили. Бабы, дети, мужики, старики — все гурьбой повалили из деревни, чтобы не дать помещику занять пастбище. Помещик вызвал войско. Мы попадали перед войском на землю и кричали: «Хоть топчите нас, хоть стреляйте, а мы не сойдем с этой земли, она наша!». Но войско и не стреляло, и не топтало, а только разделилось на две роты да и двинуло на лошадях прямо по хлебам, через заборы в деревню. Пришлось и нам вернуться. Два месяца стояли солдаты в нашей деревне, все, что было получше из скота, перебили и съели, всех нас разорили, а когда уехали, по-мѳщик наш мог ужѳ быть покоѳн; общѳство было сломле-но, разорѳно вконец, оставалось только самим отдаться в руки помѳщику.

Вот такова-то наша судьба. Будет ли когда-нибудь яучше, приведется ли хоть перед смертью вольготнее вздохнуть, господь ведает. А только помещик изо всех рил старается, как бы нас связать еще потеснее, да посильнеє прижать. Пять кабаков открыл в деревне, школы дат, священника выбрал себе такого, что его сторону дер-яшт, живем мы, как быки подъяремные, уже и детям своим не подаєм надежды на лучшую жизнь...

ИСТОРИЯ ТУЛУПА

І

Был на свете тулуп. Простой овчинный тулуп, даже не особенно новый; правда, без заплат, но уже порядком поношенный, пропитанный запахом человеческого пота, с давно поблекшими украшениями, которые когда-то придавали ему вид настоящего покутского 1 тулупа. Словом, теперь это был тулуп обыкповенный, будничный, нев-зрачный, неинтересный для этяографа-любителя 2 и, на первый взгляд, не имеющий ни малейшего права гордиться собой.

А между тем он очень собой гордился и в разговорах с самим собою, которые он вел обыкновенно во тьме ноч-ной, вися на тесте над постелью хозяина, хвастался и кичился необыкновенно.

«Что, в самом деле,— размышлял он,— какой тулуп, какая туба, какое облачение имеет больше прав на гор-дость и почести, чем я? Правда, перед барской лисьей шу-бой, крытой темно-синим сукном, больше кланяются и шапки ломают, перед церковним облачением больше припадают, да что все это значит? Это все только для ви-димости! Потому что, правду сказать, какие же их заслуги? разве только, что дороговизна. Да могут ли они сравниться со мной, простим, бедным тулупом, которыц своим натуральним теплом согревает всю семью? Да! Смело могу сказать, что без меня одного никто, как єсть никто из всей хозяйской семьи не мог бы зимой виглянуть из избы, потому что я их единственный тулуп, един-ственная теплая одежда. И пусть мне . их благородия — лисьи да волчьи шубы — укажут хоть одну одежду,

1 Покутье — часть австрийской провинции Галиции.

2 Этнограф — человек, занимающийся исследованием быта и нравов различных племен.

Которая бы так верой и правдой, так неутомимо и беско-рыстно служпла свому хозяину, как я! Чуть только пер-выѳ петухи пропоют, уже встает хозяин, тащит меня с шеста и отправляется в конюшню давать лошадям резки с овсом. Придет он из конюшни и примется за работу — крошить резку для лошадей, тогда уж хозяйка накиды-вает меня на плечи и в коровник идет доить коровушку. Вернется опа от коровы, опять хозяин меня надевает, идет на двор рубить дрова. Нарубит он дров, напоит лошадей и корову у колодда, воды принесет и возвращается в избу, а мне все нет отдыха. Уже меня надевает дочь, девушка, чтобы идти на весь день прясть богатому соседу, за ложку щей да за доброе слово. Едва она придет туда, как уж служанка этого богача несет меня опять домой, потому что я нужен для иовой службы. Сынок хозяина, семилетний мальчонка, съевши кусочек хлеба с чесноком и чашку теплой «затирки» !, должен идти в школу. Вот он тоже берет меня