Читати книгу - "Спогади. Кінець 1917 – грудень 1918"

избрания в члены Всероссийского Учредительного Собрания. Хлеборобы предполагали, что, поместив меня в свои списки, казаки будут голосовать за землевладельческий список. Хотя я аграрным вопросом никогда не занимался, я решил, что отказываться мне не следует, и согласился на помещение моей фамилии в списках. Это было крайне легкомысленно с моей стороны и со стороны помещиков недальновидно, так как моей точки зрения по аграрному вопросу они совершенно не знали, никогда меня об этом не спросив, а, как оказалось позже, я диаметрально с ними расходился во взглядах. Для моего же прямого дела, т. е. для влияния в корпусе, это очень мне испортило, так как эта кандидатура дала пищу и Генеральному Секретариату, и всяким крикунам в корпусе говорить, что я совсем не иду с демократией, что я крупный помещик и только сочувствую интересам богатых людей и т. д. Кроме того, это было излишне, так как, кажется, за списки землевластников было очень мало голосов и, наконец, самое главное, как известно, Учредительное Собрание не состоялось{73}.

11-го октября я благополучно приехал в корпус. Володченко сдержал свое слово: снабжение, благодаря его нажиму на интендантов, начало появляться. С этой стороны дело в корпусе как будто пошло лучше. Но тут началась новая беда: 2-ой Гвардейский корпус со страшными грабежами, предавая все помещичьи усадьбы огню и мечу, прошел с фронта через всю Подольскую губернию. Известия о массовых бесчинствах, совершаемых частями, входящими в состав этого корпуса, я не знаю, каким образом, доходили до сведения моих полков, и главное, что их прельщало в этих сведениях, это грабежи винокуренных заводов. На мое несчастье, корпус занимал район, где заводское производство спирта процветало. Когда командиры частей доложили мне, что в некоторых частях есть брожение на почве стремления разгромить подобный завод, я, желая предупредить безобразие, приказал выпустить спирт. Делалось это с ведома командующего армией. Но тут-то и началось безобразие: когда спирт выпускался, безразлично куда, в реку ли, в навозную ли кучу, все местное население бросалось с ведрами и умудрялось доставать спирт, но в каком виде! Впрочем, для них это было безразлично. Ставились караулы, по редкий из них был на высоте положения. Помню, раз, когда мне пришлось самому наблюдать за выпусканием 50000 ведер спирта, я наткнулся на такую картину: от завода была прорыта канава в реку. Желая ночью произвести выпуск так, чтобы не заметили его селяне, команда инженерного полка начала проделывать отверстие в чанах, поставлены были часовые вдоль канавы, начался проток спирта. Я наблюдал за часовыми. Стоят смирно, никто не шелохнется. Думаю, хорошо. Поблагодарил их. Через некоторое время прихожу, стоят, но как-то дико уставились глазами в сторону протекающего спирта. Ничего, думаю, стоят — дисциплина есть. Через некоторое время прихожу и вижу: один из часовых стоит, как загипнотизированный, смотря на спирт, вдруг, не далее шагов десяти от меня, с криком «была — не была» подбегает к канаве и прямо так и бросается на нее, начиная жадно пить. Это был сигнал. Весь караул последовал его примеру. Их оттащили и предали суду. При этом я убежден в том, что это были хорошие люди, один из них потом мне говорил: «Сам знаю, что нехорошо, по сил нет, глядя, как пропадает такое золото!» Потом уж я отказался от выпуска спирта, а охранял его, но ничего не помогло. Все население и части были обильно снабжены спиртом, результатом чего пошли грабежи и пожары помещичьих усадеб. Обыкновенно бабы натравляли на поместье солдат, те начинали, а затем уже все село грабило. Кое-где части не поддавались соблазнам, по в общем усадьб 15 было разгромлено. К счастью, не было убийств. Я считал, что единственным средством для спасения корпуса оставалось елико возможно скорее его вывести на фронт.

Приблизительно в это время произошел переворот в Киеве, когда-то власть от Временного правительства перешла в Киеве в руки украинцев и большевиков{74}. Обе партии в то время только готовились к борьбе между собой. До меня со всех сторон стали доходить сведения, что среди младшего офицерства идут толки о том, что на фронт идти не надо, что необходимо спасать Киев, что великороссы «знищать рідну матку-Україну» и т. д. Собственно говоря, в это время проповедующие эти лозунги руководствовались исключительно шкурными интересами, просто боялись окопов. Затем, помню, как в половине октября командир 611-го полка мне доложил, что прапорщик Кожушко, возвратясь из Киева, распространяет слухи, что Центральная Рада хочет заключить сепаратный мир с немцами. Это было единственное сведение об отношении Центральной Рады к немцам, которое дошло до меня за весь период моего командования корпусом, я ему не придал никакого значения. Через некоторое время я узнал, что между Генеральным Секретариатом и некоторыми влиятельными группами корпуса существует постоянное сношение, что из Киева приезжают всякие господа, убеждая офицеров и солдат не идти на фронт. По произведенному расследованию оказалось, что эти требования исходили от Петлюры, бывшего тогда Генеральным Секретарем, т. е. министром.

Я получил приказание с 5-го ноября быть готовым к выступлению. Всюду части как бы раздвоились: одна половина была за то, чтобы исполнять приказания и идти на фронт, другая часть, преимущественно молодые офицеры, страшно агитировали, чтобы не идти. Петлюра же подсылал всяких господ убеждать идти в Киев, мне же присылал бумаги, наоборот-, о необходимости спешно выступать на фронт.

Тут, кстати, произошел еще такой инцидент-: вдруг вечером я получаю секретную бумагу «в собственные руки», открываю. Оказывается, какой-то революционный исполнительный украинский комитет{75} мне приказывает изготовить корпус для выступления по получению от него приказания и немедленно двинуться на Киев. Я, кстати, так никогда и не узнал, что это был. за комитет. На следующий день вечером мне докладывают, что прапорщик Биденко (такой действительно служил в 153-ей дивизии{76}, очень глупый, нахальный и большой путанник, но почему-то его выбирали все комитеты, хотя он там и слышал иногда горькие для себя истины), в сопровождении двух каких-то личностей, желает меня видеть наедине. Я принял их наедине в пустынном мрачном зале замка.

— Что Вам угодно?

— Мы. пап Атаман, явились к Вам для того, чтобы Вам доложить, что, по требованию Петлюры, Вам надлежит немедленно вести корпус пешим порядком в Киев.

— Я исполняю приказания Главнокомандующего и такого распоряжения не получал, да, вероятно, и не получу, так как вести теперь корпус более трехсот верст пешком — это значит окончательно его дезорганизировать.

— В таком случае, к Вам будут применены особые меры принуждения, — вдруг заявляет мне солдат, лет