Читати книгу - "Спогади. Кінець 1917 – грудень 1918"

Министр продовольствия — Соколовский, знающий свое дело человек, так как много проработал на этом поприще, но совершенно безвольный. В его министерстве же была компания, которой необходим был человек с сильной волей. Соколовского жаль было удалять, так как он был безусловно честный и знающий человек. Но, несмотря на эти качества, я думаю, благодаря его мягкотелости, он принес немало чреда Украине. С первых же дней я видел, что ни он, ни Вагнер, эти два порядочных человека, не соответствуют своему назначению. Мне пришлось много бороться с Федором Андреевичем, причем я достиг того, что они ушли.

Инженер Вл. А. Бутенко был первый, который согласился быть министром еще до переворога. Тогда он много мне помогал. Я ему довольно долгое время верил. Боюсь впасть в заблуждение, но я думаю, что я в нем ошибся. По отношению ко мне он всегда выражал большую преданность и предупредительность, может быть, слишком большую, так что иногда вкрадывалось сомнение, не желает ли он этим самим прикрыть себя от нареканий извне. Но я всегда думал, что эта близость и забота обо мне явились результатом пережитого нами обоими переворота. Как ни как, другие министры явились на готовое, а тут приходилось все создавать. Это обыкновенно сближает людей. Он был умен и хитер, думаю, знал свое дело. Чрезвычайно активно боролся с большевизмом, но вместе с тем впал в другую крайность. Он всецело подпал под влияние группы довольно невысокопробных украинцев, в которой находился знаменитый институт украинских железнодорожных комиссаров, о которых я как-то говорил выше. Он воображал себе, что он ими командует, а они его за «батьку почытають», на самом же деле, как оказалось, они в грош его не ставили и им помыкали. Другого объяснения я не могу дать тем фактам, как, например, такому ярому настаиванию на оставлении железнодорожного полка, состоящего из самого недовольного элемента, который мог, и даже сыграл, некоторую роль при восстании.

То же самое и относительно генерала Осецкого{182}. Все ему доказывали, что этот человек все время мутит и его нужно убрать. Он же настаивал самым категорическим образом на его оставлении. Впрочем, украинцы эти доказали ему свою любовь и преданность: они арестовали его, и он будто сидел в тюрьме. В смысле его деятельности могу в защиту его сказать одно, что действительно условия были дико. трудные и нельзя, конечно, тот увеличивающийся развал транспорта на Украине приписывать деятельности Бутенко. Железнодорожная забастовка, угон паровозов и 80000 вагонов большевиками, отсутствие смазочных веществ, вообще, нежелание рабочих работать — все это смягчает, и очень, его вину. Во время забастовки он даже проявил большую энергию и настойчивость, благодаря чему забастовка была ликвидирована без особых осложнений; но все же эта слабость, которую он проявлял к части своих подчиненных; именно украинцев, когда какой-нибудь совершенно негодный комиссар являлся косвенным начальником какого-нибудь заслуженного инженера и т. д., конечно, не говорило в пользу государственной деятельности министра путей сообщения. Промышленники были очень против него настроены. Находясь в области бесконечных интриг, я боялся впасть в ошибку и поэтому для разбора дела я назначил особую беспристрастную комиссию, во главе которой поставил генерала Кислякова, бывшего товарища министра, кажется, еще при старом режиме. В совете Бутенко тоже не любили и жаловались на него. Он как-то любил решать дела немного уж больно самодержавно. Я потребовал от Федора Андреевича по вопросу о новых железных дорогах, желая в этом отношении быть вполне беспристрастным, обязательного выделения этого вопроса в совершенно самостоятельное учреждение, под председательством председателя совета министров. Бутенко, кажется, это не очень нравилось. Он всегда давал понять, что такое учреждение должно быть при министерстве, которым он управляет. Я на это не согласился. Это не был определенный человек, стойкий в политике. Для меня он до сих пор не вполне выяснился. Врагов у него было очень много. Это был министр, на которого сыпались нарекания, но были ли эти нарекания справедливы, — я так и не узнал, так как комиссия Кислякова до моего падения не дала мне картины того, что происходило в этом министерстве. Немцы его очень хвалили, но ведь, может быть, точка зрения немцев была совершенно иная, чем у меня.

Министр иностранных дел, Дмитрий Дорошенко, был не совсем подходящим. Его никтоле признавал. И украинцы, и великороссы его одинаково не любили. К сожалению, у меня первое время некем было его заменить. Да, впрочем, это и неважно было: почти все время Гетманства внешняя политика находилась в моих руках, руках Палтова и отчасти Лизогуба. Дорошенко вел только галицийскую политику. Он был, там раньше. У него было много друзей во, Львове, и он постоянно возился с этими украинскими делами. Он был ярым украинцем, но несколько смягченного типа, в смысле шовинизма. Собственного мнения он не имел, руководился, главным образом, тем что скажут о нем в украинских кругах, но так как он попал в кабинет, где шире смотрели на вопрос строительства государства, нежели на это смотрели наши украинцы, то он в кругах последних тоже не был правоверным и от него отказывались. Он, так кажется, и сидел, до конца, между двумя, стульями! Барон Штейнгель{183}, наш посланник в Берлине, мне сообщил, что Дорошенко, будучи в Берлине, вел какую-то совсем особую, ничего С. моими указаниями общего не имеющую, политику{184}. Одновременно с этим Дорошенко мне прислал телеграмму, в которой выражал свою преданность мне и считал, что Украина погибла, если погибнет гетманство. Я всегда считал, что на пост министра иностранных дел нужно человека, несравненно более щироко образованного. Один уже факт полнейшего незнания языков сильно вредило ему. Профессор Чубинский — министр юстиции, кадет чистейшей воды. Прекрасно говорил. Знал это и любил себя слушать, что в достаточной степени затягивало заседания совета министров. В обыкновенное время был бы прекрасным министром юстиции, остающимся всегда, на точке зрения закона, но в наше время казался мне ужасным медлителем. Правые неоднократно бегали ко мне, указывая на то, что правосудие тихо налаживается, благодаря Чубинскому. Я его защищал, по в душе я и сам был того же мнения. Чистый украинец, его отец{185} написал гимн, который потом был принят на Украине, «Ще не вмерла Україна», что однако не помешало тому, что Чубинского-сына украинцы не признавали, но я совершенно не соглашался с ними. По их понятиям, необходимо