Читати книгу - "Остап Вишня. Невеселе життя, Сергій Анастасійович Гальченко"

Получила и пять писем с дороги. Причем пятое письмо из Ижмы я получила первым, а потом поехали те, что ты писал раньше. А вчера получила письмо из Шелья-Юрска (на конверте штамп).

Я очень рада, что связь не потеряна с тобой, и если бы у меня была карта Коми области, то я могла бы ехать по твоим стопам тут в Харькове, а, главное, знала бы, куда можно дать телеграмму тебе о нашем существовании и со словами ласки и тепла.

Жду от тебя известий из Усть-Вои. А главное, напиши мне, что Я[ков] М[оисеевич] остался нач[альни]ком в Ч[ибью] или нет, и к кому обращаться с просьбой о моем переезде или о свидании! Ты мне писал, что к И. и к Н., но хотелось, чтобы к Я[кову] М[оисеевичу], он все же более решительный и надежный. Остался ли Лямин в Ч[ибью] и как имя и отчество его жены – мне это очень нужно, я хочу написать ей письмо.

Вообще я уже успокоилась и всякие планы в голове роятся, а как все будет – не знаю. А все же хорошо, что я не переехала к тебе осенью, чтобы я сейчас делала? Ужас! Узнавай, как будет на новом месте и пиши мне обо всем, что там есть хорошего и плохого. Нужно обдумать, можно ли перевозить Муру и будет ли ей возможность там учиться. Ты не подумай, что я отступаю от желания переехать к тебе, но Муркетке 11 1/2 лет и ей нужно дать образование, нельзя же ломать ей жизнь и будущее.

А с тобой, очевидно, подобные штуки будут проделывать, и я не удивлюсь, если получу от тебя телеграмму с Воркуты. Так уж суждено лагернику – мотаться по белому свету, и когда подумаю, что моему лагернику 45 лет и голова его покрыта снегом, а душа измучена морально, то у меня разрывается сердце, и полетела бы к тебе на крыльях хоть на одну минуту, чтобы пригорнуты ту белую голову и погладить нежно-нежно… Родной мой, любимый!.. Что-то будет с нами дальше?!

Если разрешат к тебе поехать и если будут для Мурочки подходящие условия учебные, то это самое прекрасное, что будет в моей жизни. Если же Муркетке там не будет ничего подходящего, а я смогу к тебе ехать, то нужно подумать, и, может быть, где-нибудь оставить ее здесь в Харькове. Конечно, это тяжело сделать и с материальной стороны, и морально будешь неспокойный, но что поделаешь – история повторяется. Я начинаю верить в теорию двойственности. А вообще я стала суеверная и до болезни мнительная. Ты мне снился недавно, – приехал на две недели в отпуск ко мне. Ах, как жалко, что этого не может быть в действительности… Когда же я тебя увижу?! Иногда мне кажется, что тебя не было совсем и что мне снился сон давно-давно и во сне я видела нашу жизнь… Ах, как мы не умели жить! Вот когда все уже непоправимо, когда все ушло и не вернешь, только тогда стало видно, что многое нужно было бы делать иначе и жить не так… Как жалко, что ушло все и плохое и хорошее…

И если бы можно было бы вернуть!..

Так мне хочется, чтобы твои мытарства закончились и пускай в шахте, в болоте, в черте, в дьяволе – только уж дали бы покой. Такие встряски и переживания могут подкосить окончательно человека. Я потеряла веру совсем, и у меня состояние как у человека, летящего под откос. И нет надежды, нет желаний, нет мыслей.

Самое ужасное – это мучить человека надеждой… Я это на себе испытала и вся душа перестрадала, пересохла.

Буду писать всем и вся, но это тоже по инерции, потому что я уже не верю. А впереди еще годы разочарований и горя. Я какая-то пустая в средине, как будто меня выпотрошили, и только слышу сердце, потому что оно ноет…

А на дворе у нас весна и какая чудная… И еще в прошлом году в это время я могла хоть изредка видеть тебя… Но я увижу еще тебя, правда? Хоть ненадолго, а увижу… А может быть и надолго! Кто знает, что будет! Может быть улыбнется нам еще доля?! Ах, как все это тяжело! И это уже пережили… Что еще предстоит, сколько еще ударов готовит судьба? Но я крепко стою на ногах и буду стоять. Я не свихнуся, потому что ты жив и дети живут. И я буду жить и бороться. Я еще увижу тебя. Я хочу увидеться.

Дети целуют. Любимый мой, твоя Варя.

Получил ли все посылки?

Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишні

9 березня 1935 р.

Харків № 16(3)

9. III.35 г.

Родной мой, возлюбленный!

Получаю твои письма и вместе с тобой страдаю морально всеми твоими трудностями и горестями. И так безумно жаль мне, что не могу я вместе с тобой переносить все то, что ты сейчас терпишь… Что не могу в тяжелую минуту сказать тебе ласковое, теплое и бодрое слово… Что не могу погладить тебя по голове и поцеловать тебя в твои печальные глаза… О, как это тяжело!.. И если эти строки дойдут к тебе, то такими запоздалыми будут слова поддержки, что, пожалуй, будут уже не нужны тебе. Но все же знай, мой близкий, любимый мой, что я всегда с тобой, что я всегда думаю, люблю и мучаюсь тем, что не могу ничем помочь тебе в трудную минуту, кроме этих запоздавших строк. Я, когда представлю себе все то положение, в каком приходится тебе сейчас быть, все те физические страдания и лишения да плюс еще моральное состояние, то у меня волосы дыбом поднимаются, я мечусь, как зверь в клетке… Когда же все это окончится? Пускай уже на шахте, пускай в тундре, пускай на безлюдном острове, но только бы отдохнуть телом и душой… забыться немного… зарыться в работу… А там тепло придет, и, если будет все хорошо, то я приеду к тебе успокоить и обнять моего бедного, печального скитальца.

Родненький мой! Если бы ты знал, как мне безгранично тяжело в этот ужасный период твоей жизни. И если я хотя немного могу поддержать тебя в твоем горе, то знай, что все мое существо болит и рвется к