Читати книгу - "Майдан. (Р)Еволюція духу"

а Гитлер нормальный мужик и все делал правильно, концлагеря — это вранье… Я этим пацанам 23 — 28-ми лет объяснял: «Ребята, когда я еще учился в школе, то имел возможность общаться с узниками немецких концлагерей, им было за 50 — как мне сегодня — никакого маразма я в них не заметил, они реальные истории рассказывали, через какой ад они прошли. Ребята, о чем вы говорите?! Я живых очевидцев тех событий видел. После этого мне говорить, что холокост — вранье?» Поэтому чуть ли не главной целью организованного мной, Юрием Луценко и нашими единомышленниками из PEN-клуба 24-25 апреля в Киеве конгресса «Украина-Россия: диалог» было то, что 150 уважаемых россиян получили возможность сказать в России: «Я лично в Киеве был, я лично все видел и разговаривал с людьми на Майдане. Ребята, вам врут!»

К глубокому сожалению, Россия, как и в некоторой степени и восточная Украина, оказались в наибольшей степени подвергнуты травмирующему воздействию тоталитаризма, пси­хология людей в большей степени искажена — в сравнении с восточно-европейскими или прибалтийскими странами. И если сравнивать восточную Украину и современную Россию, то увидим, что степень травмированности людей там день за днем все больше увеличивается. Эта травмированность тоталитарным ре­жимом заключается в частности в неготовности людей брать от­вет­ственность на себя за свою собственную судьбу, они все пы­таются переложить эту ответственность на кого-нибудь.

Я принимал участие во всех событиях, в т. числе и вооружен­ных, на пути создания демократической России. Начиная с первых законов о кооперации и через 1991 год, 1993-й, и через чеченские кампании в той или иной степени — я прошел и внимательно наблюдал за всем, что происходило в моей стране. И мне казалось, что при всех проблемах и сложностях, которые были тогда в России, поворот назад уже невозможен, что чувство собственного достоинства, которое появилось у людей, желание самим определять свою судьбу, которое мы обрели, победило. Именно оно наконец-то стало очень существенной ценностью, равной по значимости материальным благам. Не все важность подобных процессов осознали, но, во всяком случае, значительная часть общества...

Как же я ошибался! Оказалось, что стоило на людей чуть-чуть надавить — и они уже готовы подсесть, как на иглу, на поклонение вождю, а удушенность чувства собственного достоинства начать отыгрывать на своих соседях — внутри страны, или за ее пределами. И это для меня оказалось абсолютно фантастической ситуацией.

До 2001 года я считал, что мое дело — заниматься промыш­лен­ностью, а в политике я ничего не понимаю, есть люди, которые разбираются в этом намного лучше меня. В 1993 году у меня в голове еще «сидела» патерналистическая модель делегирования политического выбора, я не до конца осознавал, что происходит. Я был совсем молодым тогда, когда Путин пришел к власти. И хотя я не был согласен с назначением Путина, я не спорил с Борисом Николаевичем Ельциным — а именно он принял это решение. Не спорил прежде всего по личным причинам, потому что относился к Ельцину с огромным уважением, для меня политически он был недостижимая величина. Я думал: ведь он знает что делает, знает то, чего я не знаю, и разбирается в политике, в отличие от меня. Тогда я совершенно откровенно полагал: раз Борис Николаевич решил, что для страны так лучше, значит, так для страны действительно будет лучше. И когда он сказал о решении, с которым я внутренне был не согласен, я не спорил, и этот важный момент делегирования своей воли другому человеку воспринял совершенно спокойно. Однако с подобным мышлением годы спустя я начал прощаться, а окончательно сменил точку зрения к концу 2002 года, когда понял, что мы идем явно не туда. И даже тогда я не винил в таком политическом сценарии Путина, предполагая, что в стратегических ошибках развития страны виновато путинское окружение. 19 февраля 2003 года я, по поручению Российского союза промышленников и предпринимателей, сделал доклад о коррупции — и убедился в обратном, как и в том, что коруппция стала системообразующим элементом самой страны и режима ее управления. Тогда я ударил в ту точку, которую он считал для себя крайне важной (— речь идет о совещании в Кремле президента РФ с крупными бизнесменами, где произошёл «жёсткий разговор» Путина с Ходорковским, частично попавший в новостные телерепортажи. При обсуждении доклада произошла пикировка между Путиным и Ходорковским, которая, по оценке Алексея Кондаурова, и стала «спусковым крючком» дела ЮКОСа.— Прим. Упор.).

Я уверен, что главные решения Путин принимает единолично. И считаю, что логика в сегодняшних поступках Путина — в долгосрочной перспективе — отсутствует. Персональная логика, тактическая логика, несомненно, есть, а стратегической долгосрочной логики нет — и это не дает возможности точно спрогнозировать развитие геополитической ситуации. Но общая концепция тенденций мне давно понятна: любой авторитарный режим, который вступил в стадию известного бандитского отношения к соседям, бандитского отношения к людям вообще, он сам не останавливается, если его не остановят. И, исходя из этого, я могу сказать, что, с моей точки зрения, если Украина рассчитывает, что она и не сдастся, и не будет воевать, то это неправильное мышление. Можно либо сдаться, либо воевать. Но: я не даю рекомендаций. Это очень серьезный выбор — и этический, и личностный, но он именно таков. И мысли некоторых украинских политиков — что можно не сдаться и не воевать, а договориться — увы, неактуаль­ны. В данном случае эта формула больше не действует.

Возможен ли диалог? Диалог — да, но будет ли результат от переговоров — вот в чем вопрос... Если говорить о перспективах на ближайший год, не на десять лет и больше... пока я не могу ответить, что произойдет. Чтобы избежать военных действий и не лить кровь, нужно создать реальную силу, вооруженную силу, которая заставит отказаться от идеи поиска столкновения и военных действий. Если создать настоящую военную силу, вот тогда — можно не воевать. Но если сила эта будет маленькой — придется воевать.

Возможен ли Майдан в России? Я уже задавал себе этот вопрос. И прежде всего потому, что общаюсь сейчас с гражданами других стран. И они мне говорили: «У нас ведь если правительство делает что-то не так, народ начинает возмущаться, выходить на митинги, а если